Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

падаху на земли и оумираху Тогож лет Явися звезда на западе и бе от нея луча не в зракъ человекомъ но яко к полуденью по две въсходящи с вечера по заходе солнчнемь и бе величьством паче инех звездъ и пребысть тако 7 дни и по 7 дни явис ся луча та от нея ко встоку пребысть тако 4 дни и невидима бысть (Лавр. летоп. 445–447).

Вариант Тверской летописи («Повесть о битве на Калке, и о князьях русских, и о семидесяти богатырях»), относящийся к 6732 г. [= 1223 г.], интересен своим нравоучительным заключением: Но не сихъ же [татар. — В. Т.] ради сие случися, но гордости ради и величаниа руcкыхъ князь попусти Богъ сему быти. Беша бо князи храбры мнози, и высокоумны, и мнящеся своею храбростию съделовающе. Имеяхуть же и дружину многу и храбру, и тою величающеся (Тверск. летоп., под 6732 = 1223 г.).

177

Но, конечно, военные походы татар свидетельствуют и о дальнейших вылазках на северо–запад, в сторону Новгорода. Ср.: тогдаж гоняшас (оканнии от Торжку Серегерскым путем нолни до Игнача креста, а все людие секуще, аки траву, за сто верстъ до Новагорода не дошли, Нов же город заступи Богъ и святаа Богородица […] (Лавр. летоп. Акад. спис., 522). И далее — к югу: А Батыи же отселе вopoтис, и прииде к городу Козельску будущю в нем князю младу, именем Василью […] Козляне ж съвет сотвориша не вдатис Батыеви рекше себе аще княз нашъ млад есть но положим живот свои за нь и зде славу сего света приемше и тамо небесныа венца от Христа Бога приимем, Татарове ж бьющесь град прияти хотяще, разбившим стены града, и взыдоша на вал Козляне ж ножы резахуся с ними, совет же сотвориша изыти противу имъ на полкы Татаръскыа, и исшедше из град иссекоша праща их и нападше на полкы и оубиша от Татаръ д сами ж избиени быша Батый ж взя град Козелескъ и изби въся и до отрочате ссущих млеко a о князи Василии, не ведомо есть инии же глядяху яко в крови утопе понеж бо млад бе, оттоле ж в Татарех не смеяху его нарещи Козелескъ но зваху его градъ злыи понеже бяше билися оу город того, по семь недель и оубиша три сыны темничи, Татарове же искаша ихъ, и не обретоша ихъ во множестве трупиа мертвыхъ, Батыи вземъ Козелескъ и поиде в земълю Половетцкоую (Лавр. летоп., Акад., сп. 522). — Не обязано ли это название Козельска как «злого» города притяжению к самому этому названию [ср. Козельск & злой< *Козьльскъ & зъlъ (: зъле, вар. *зьле)]?

178

Издание свода рязанских повестей см. Лихачев 1949, 257–406.

179

Из–за того, что после битвы на Калке ситуация в южнорусской степи существенно изменилась и стала опасной, а Крым оказался отрезанным от Руси, Евстафию, чтобы выполнить свою миссию, пришлось плыть вокруг всей Европы, из Понтийского (Черного) моря в Варяжское (Балтийское), переправлять икону через Кесь (Цесис) или Ригу в Новгород и лишь оттуда, некоторое время спустя, в Рязанское княжество. Само это путешествие в первой трети XIII века (во всяком случае в его морской части) поражает своим масштабом и тем, что оно, пожалуй, свидетельствует о практической освоенности этого пути. Это обстоятельство позволяет и более реалистически трактовать совершающееся Божьим изволением путешествие Антония Римлянина из Рима в Новгород, которое значительно короче путешествия Евстафия в той же самой морской части.

180

Ср.: Благоверный князь Федоръ Юрьевич возбну от сна, и устрашися от такового видениа, и нача помышляти в тайнем храме сердца своего, яко страхом объят бысть. И не поведа ни единому страшного видения […] («Повесть о Николе Заразском»).

181

Ингварь Ингваревич особо упоминается в «Похвале роду Рязанских князей» (XIII в.) как обновитель Рязанской земли, строитель церквей и монастырей, утешитель пришельцев и людей собиратель. — К литературе о цикле повестей о разорении Рязани Батыем ср. Слов. книжн. Др. Руси XI — перв. пол. XIV в. 1987, 336–337.

182

Ср. «Легенду о граде Китеже», ядро которой относится к событиям примерно того же времени, которое описано в «Повести с разорении Рязани». Иной характер носят тексты вроде «Сказания об убиении в орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора» (событие 1246 г. входит совсем в иной контекст, нежели события 1237 г. в Северо–Восточной Руси).

183

А этих грехов было много; многие из них описывались и обсуждались; некоторые из них были настолько страшны, что дают основание говорить об одичании и забвении христианских начал. Достаточно перелистать летописи, чтобы составить длинный список таких грехов и преступлений, распространенных даже в высшем слое древнерусского общества, в его «светской» части. Если вернуться к делам «рязанским», то стоит напомнить о том страшном преступлении рязанских князей, которое имело место на пиру у князя Глеба Владимировича. Рассказ об этом событии, имевшем место за несколько лет до битвы на Калке и за два десятилетия до страшного для Рязани (прежде всего) 1237 года, находится в составе Синодального списка XIII века Новгородской Первой летописи, куда он попал, очевидно, из рязанской летописи, составленной, кажется, для князя Ингваря Ингваревича (соображение В. Л. Комаровича, см. Ист. русск. лит. 1945, т. II, ч. 1, 74–77). Тот, кто чувствовал после батыева разорения Рязани в 1237 г., что эта кара и за его грехи и для искупления их нужно покаяние, едва ли не вспоминал эту недавнюю историю:

Томь же [6726 = 1218 г. — В. Т.] лете Глебъ, князь Рязанский, Володимиричь, наученъ сый сотоною на убийство, сдумавъ въ своемь оканьнемъ