Оказалось, что школы № 164 уже нет и в помине.
– В этом здании теперь диспансер для наркоманов, – сказал охранник.
– А где школа?
– Подождите, сейчас позвоню.
Охранник снял трубку и набрал номер.
– Школа номер сто шестьдесят четыре соединилась со школой номер сто семьдесят три, так сказал директор.
– А кто директор?
– А ты кто?
– А мы из Интерпола. – Жан развернул удостоверение французской полиции.
– Подождите, я сейчас позвоню…
– Подниметесь на третий этаж и налево, – раздвинул железные зубы охранник. – Там увидите приемную. Секретарь вас ждет.
Охранник отодвинул железный засов и открыл массивную дверь. У него, кажется, все было железное: и мышцы, и нервы.
Мы поднимались по бетонной лестнице с обшарпанными перилами, и нас не покидало смутное ощущение, что эта лестница, ведущая, как и все лестницы мира, вверх или вниз, в данном случае не ведет ни туда, ни сюда.
– Мне кажется, – сказал я, – для наркоманов это лестница является лестницей не в ад или в рай, а в какое-то третье место.
– Известное только им, – дополнил Рауль.
На площадке второго этажа мы услышали стоны и крики.
– Пойдем посмотрим.
– Куда дальше?
– Кажется, кричали оттуда.
Мы пошли по длинному коридору, освещенному дневным светом одновременно ярко и приглушенно, потому что свет проникал не просто через большие окна, но еще и через решетки на них.
В большом зале, то ли в спортивном, то ли в актовом, – я не знал, не помнил, не хотел ни знать, ни понимать, – в большом зале, но уже без кресел и без шведской стенки, на полу сидели несколько десятков молодых людей. Они сидели большим кругом, взявшись за руки.
– Кто теперь будет рассказывать? – спросил бородатый мужик в очках, расположившийся в позе лотоса к нам лицом. Он выглядел старше всех.
– Я, – вызвался один парень, и его голос показался мне знакомым.
– Начинай. Тишина – все слушаем.
– У каждого из нас есть своя жизнь. Отрезок, линия на руке – от пункта А до пункта С.
– Стоп, начни с того момента, как ты начал употреблять наркотик, – перебил его старший.
– Я просто хотел сказать, что от судьбы не уйдешь. Знаешь, я начал принимать наркотик, чтобы быть поближе к своей девушке, но все равно ее потерял. Это как компьютерная игра: есть у тебя три жизни. Знаешь? Одну я потерял, когда мы расстались с ней, вторую, – когда она умерла, третью я потеряю, когда забуду ее навсегда.
– Она умерла от передозировки? – спросил старший.
– Нет, она умерла не от этого. Знаешь, я не знаю, отчего она умерла. И никто не знает. Ты думаешь, что у нас одна жизнь. А у нас их три или четыре, как в компьютерной игре. Самая последняя жизнь – самая чистая, так задумано.
– О чем они? – спросил меня Рауль.
– О своей жизни, – ответил ему Жан.
– Но ты должен помнить, что теперь стал чистым.
– Ты так думаешь?
– Ты очистился, соскочив с иглы. Ты теперь чистый, помни об этом. Мы все здесь чистые.
– Вы чистые, потому что потеряли несколько жизней, а что касается иглы, то я никогда и не сидел на игле.
– Мы никто и никогда не сидели на игле. Мы теперь чистые. Это наша тайна.
– Нет, я грязный, – сказал парень, – я грязный вот здесь. – Он хлопнул себя по груди.
– Почему? Чем ты отличаешься от нас?
– Я очень глубоко любил одного человека. Я позволил этому человеку проникнуть в самую защищенную свою жизнь. И насрать там огромную кучу. Знаешь, как в компьютерной игре, когда случается слишком большой взрыв у тебя перед носом. Или самая глубокая пропасть. И она, пропасть, забирает сразу несколько твоих жизней.
– Нет, ты чистый, потому что смог победить свое тело. Что может быть глубже наркотиков? Какая пропасть? Только переставший колоться, прошедший через ломку, через этот ад, по-настоящему пересиливает свое тело.
– Но я все еще не могу забыть, как она целовала меня сюда и сюда! – Парень ударил себя по плечам. – А когда она, со своими поцелуями, проникла мне в сердце, а потом ушла, оставив в сердце огромную дыру, там началась такая буча, что мне казалось, это я теперь вызываю все катаклизмы, тайфуны, наводнения и землетрясения на земле. Да мне и сейчас так кажется, что я могу создавать ясную или пасмурную погоду.
– Странно это, – сказал Жан.
Пока парень говорил, его глаза были ясными. Когда закончил, лицо стало пасмурным.
В коридоре как-то тоже разом стало пасмурно, серо и гадко. Над школой-диспансером повисла огромная туча.
– Нет, ты чистый. Возьми себя в руки. Возьмемся все за руки. Три-четыре, все хором. Мы очистились от скверны, мы очистились от тела.
– Мы очистились от тела, мы очистились от скверны, – старательно повторяли все за старшим.
Начался групповой тренинг или медитация, со стонами и всхлипами. Групповая вакханалия.
На улице пошел дождь. Ливень.
– А теперь все подняли руки и стали ворошить небо!
– Разгоняем, разгоняем тучи, – кричал главный, – делаем небо ясным и чистым!
Мы пошли к начальнику диспансера. На третий этаж. По пути нам встретились два санитара и два подростка. Подростки посмотрели на нас так, будто мы знаем их тайну. Санитары так, будто мы от них что-то скрываем. Стало жутковато.
– Подождите пять минут, – попросила секретарь, рыжая, властная и толстая в щиколотках женщина, – шеф разговаривает по телефону.
– Пойдем, – сказал Жан, открывая ногой дверь. Затем стал пинать директору лечебницы мозг, говорить по-французски выразительные французские слова. Я переводил.
– Вы опять по поводу того проникновения в банковскую систему? – Начальник с перепуга ни черта не понял. Или я плохо переводил.
– Какого проникновения?
– Ну, этот, как его? Все из вашей организации приходили к хакеру Англичанину по вопросу компьютерных ограблений.
– Мы не за этим сюда пришли. Нам нужен старый школьный архив. Журналы классные или личные досье.
– Понятно. А где мне их взять?
– Что, у вас не осталось старого школьного архива?
– А зачем он нам?
– Ну, мало ли…
– А вам он зачем?
– Надо кое-кого найти.
– Ничем не могу помочь. Обратитесь в школу номер сто семьдесят три или в районо. Или звоните в
