Может, кабель – это канаты от парусов или цепь от якоря? Я встал с кресла, нащупал пальцами где-то между складками тюлевых занавесок и искрами напряжения штепсель. Провод повел меня за дверь. Я вышел на лестничную клетку и понял, что кабель через трубу уходит на крышу. Ведет меня, как Тесея, нить Ариадны. Поднявшись по железной лестнице, мимо лифтового отделения, через чердак и рубку, я вышел на поверхность.
Кругом шипела, ворковала, гудела ночь. Крыша дома напомнила мне палубу военного корабля, идущего на полном ходу среди волн и льдин. Авианосца с рубками бетонных выходов на капитанский мостик, с пушками и локационными антеннами, с истребителями-воробьями и корабельными бомбардировщиками-гульками на полетной палубе. Прямо с борта этого корабля я окунулся в море звезд и темно-синих волн. Все неожиданное приятно. Особенно приятно искупаться после долгого ожидания на берегу.
Поплескавшись в эмоциях, я на крыше собственного дома обнаружил еще одного – юнгу. По крайне мере, некто занимался чем-то вроде лазания по мачтам, забравшись на столб, с другой стороны бетонного ангара для птиц. Я подошел поближе.
– Чего смотришь? – спросил он меня.
– Так просто, пытаюсь понять, зачем ты туда залез.
– Чего, не видишь, ворую.
– Чего воруешь? Небо?
– Не видишь, провода скручиваю.
– Ага, значит, это ты пустил у меня по экрану медузообразные волны.
– Лучше помоги, а не мешай работать.
– А чем помочь?
– Возьми вон тот резиновый шланг и отведи от меня вот эти концы.
Вблизи я разглядел на его ногах специальную обувь для лазания по столбам с такими длинными когтями – как ногти ведущей прогноза погоды. Ни дать ни взять щупальца осьминога.
– Зачем воруешь? – спросил я, когда «электромонтер» соскочил со столба.
– Жрать-то чего-то надо. Народ с голоду помирает, а они по телевизору мороженое показывают. Сникерсы разные. Райское наслаждение. Чего, не согласен?
– Согласен. Лучше зарабатывать так, чем пищевыми добавками.
– Ага, пищевыми добавками. – «Электромонтер» обрадовался единомышленнику. – Скоро, говорят, за свет и радио будем по четыре тысячи отдавать. Из квартир хотят повыбрасывать. На вот! – Мужик достал из сумки большие кусачки и отстриг кусок кабеля. – На память себе возьми волос телевизионной дивы.
– Кого?
– Девы или дивы, мать ее за ногу. Какая разница, я в этом ничего не смыслю. Знаю только, что телевизор – опиум для народа, раньше религия была, а теперь телевизор. Она унижает человека – эта дива. Или уничижает – точно не помню. Главное, делает его меньше.
«И то правда, – подумал я. – Женщинам на военном корабле не место. К несчастью это».
– А что мне делать с этим? – Я держал кусок провода, все еще опасаясь быть ударенным с ног до головы. Или ушибленным. Инстинкт самосохранения вроде.
– Намотай вокруг пальца. Я, когда меня жена из дому выгоняла, тоже так сделал, вырвал у нее клок волос и намотал вокруг пальца. Вроде на память.
– А где она теперь, твоя жена?
– Не скажу, все равно не поверишь. Ладно, мне дальше работать надо. А ты иди домой, а то, чего доброго, в милицию заберут. Ну, чего стоишь?
– А ты?
– А что я? Я уже человек конченый – наркоман! Была бы моя воля, я бы Останкинскую башню подпалил. Телевизионную. Вот зрелище было бы. Чудо-картинка! На войне как на войне. Ком а ля гер по-граждански. Останкинская – самый настоящий шприц с героином. Уже доказано, как она влияет на мирное население. У тех, кто сидит на этих волнах, – повышенная нервозность и склонность к самоубийствам. У оторванных от телевизора все признаки наркотической ломки: депрессия, скука, плохой сон и страх перед будущим. Я тебе дело говорю.
Вернувшись домой с закрученными мозгами и с накрученным на безымянный палец куском провода, я этим же пальцем набрал ноль-девять. Почувствовал ответственность перед друзьями.
– Оператор семь-семь-семь слушает вас, – раздался голос почти сразу. Ночью ждать долго не приходится, – оператор семь-семь-семь слушает вас.
– Скажите, пожалуйста, где в нашем городе я могу найти чистых?
Я слышал, как оператор задает данные в поисковую систему.
– Алло, чистых в наших данных нет.
– Что, вообще чистых нет?
– Вообще нет.
Я подумал об Афродите. Говорят, она родилась из морской пены. А может быть, она родилась из телевизора. Бывает, нажмешь кнопку, и на экран выплывает прекрасная незнакомка. Богиня.
Может, древним был известен телевизор, в Атлантиде например. Или само море обладает ретрансляционными возможностями. И Афродита действительно вышла из морской пены.
По залу, завернутый в полотенце с кленовым листом, прошлепал Рауль. Нет, не Рауль – Аполлон.
Было слышно, как вспотели ступни его ног.
– Душно что-то, – сказал он.
– А ты никогда не задумывался над тем, что Александра…
– Что Александра?
– Нет, ничего. – Рауль в отличие от Жана был сама деликатность. Допросов не устраивал. – Просто я подумал, может, Александра показала свою грудь не на Олимпиаде, а на сборище шизофреников. Показала грудь, как показывают язык.
Глава 20
Покатушки вдоль большой воды
Согласно переписи населения в Перасте проживало 349 жителей: 146 черногорцев, 101 серб, 29 хорватов, 10 югославов, 3 боснийца, 2 македонца, 1 саджак, несколько десятков албанцев, цыган и русских и Эфлисон. Но самая большая опасность для всех перастцев исходила от Эфлисона.
Если делать что-то плохое, то делать это надо хорошо. Утром Эфлисон позвонил в полицейский участок и узнал, что арестованных накануне контрабандистов человеческими органами выпустили под залог и подписку о невыезде. Ничего не поделаешь. Слишком большие люди. Особенно доктор из Италии.
Стали прощаться с таверной, пока ее еще не сожгли. Петр вынес лучшие закуски, вино «Лозавицу» и ликер из полыни «Пелинковац». Последний был мягче, чем абсент, и таял во рту. На закуску всевозможные колбаски – чевапчичи, ражничьи, вешалицы. Скрученные колбаски напомнили человеческие кишки.
– Больше я ничего для вас сделать не могу. И про Большую Женщину я больше ничего не знаю. Даже не спрашивайте, она мне и так уже поднасолила!
– Ты не не знаешь, а недоговариваешь! – возмутился Петр.
– Тогда давай пойдем к морю и спросим у рыбаков, – предложил Эфлисон, – в таких делах они больше разбираются.
– К морю, – сказал Петр, вставая из-за стола и пытаясь перекинуть ногу через стол, а заодно и через склонившуюся над салатом голову своего друга Порошкански.
– К морю, – повторил, оторвавшись от салата из морской капусты, Порошкански.
– Подождите, – завопил Эфлисон, – здесь еще на дне кувшина осталось! Боснийский «вранец» лучше черногорского. А у меня только самое лучшее.
– Да ты что?! Мы больше не можем, в нас больше и капли не влезет!
– Тогда к морю, – согласился Эфлисон. – Но, чур, уж если рыбаки чего не знают о Большой Женщине, то мне и подавно этого не знать, – пытался требовать гарантий Эфлисон.
