* * *
Юля читала и перечитывала каждую страничку по нескольку раз, потому что ей трудно было сосредоточиться, в ее собственной голове все смешалось воедино: и фрагменты из дневника молодой еврейской женщины, выбравшейся за пределы гетто с двумя младенцами на руках, судьбы людей, о которых рассказывается в записках, жанр которых можно также обозначить, как 'неотправленное письмо', которые, как ей стало казаться, непостижимым образом вдруг стали переплетаться с ее собственной незавидной — сейчас, в данный момент — судьбой, и ее собственные знания, недостаточно полные, фрагментарные, но породившие уже сейчас, по мере прочтения этого чудом уцелевшего в архивах исторического свидетельства, большое количество вопросов.
Юля очень долго и напряженно размышляла обо всем этом и после того, как погасла свеча, которая догорела прежде, чем она успела прочесть последние странички этих сделанных женской рукой записей…
Потом все же уснула — как будто в черную бездну рухнула…
Сон на нее навалился настолько глубокий, сродни обмороку, что она даже не услышала, как старик отпер дверь и вошел в камеру.
Проснулась мгновенно, как от толчка в спину.
Резко приподнялась, потом уселась на топчане, свесив ноги на пол, звякнув при этом обрыдлой цепочкой.
Сначала она увидела свет мощного фонаря. Но он был направлен не на нее, а на лист бумаги, который лежал на полу, рядом с топчаном (наверное, выпал из пачки во время чтения, а она и не заметила). Старик, покряхтывая, нагнулся, поднял его с пола и опять посветил на этот лист фонарем.
— Дайте сюда! — сказала Юля, протягивая руку. — Верните мне мою бумагу… это важно для меня!
Старик, не обращая, казалось бы, внимания на ее протесты, продолжал светить на лист бумаги, переснятый с записей, сделанных на языке идиш… и что-то тихо ворчал себе под нос.
— Ну что вы там бормочете! — раздраженно произнесла Юля. — Тут не по-литовски написано и не на русском… так что верните!
Старик, подойдя к ней совсем близко, протянул ей страничку из рукописи, которую он за минуту до этого поднял с пола.
— Шлемазл, — сказал он так ясно и отчетливо, что Юля даже не поверила собственным ушам. — Шломиэль!..[38] Шая!.. Ту гирди маня? [39]
В этот момент откуда-то снаружи до них донесся чей-то грубый голос:
— Эй, старик! Ты што там застрял?! Запри камеру и иди делать приборку наверху!
Даже после того, как за дверью камеры затихли шаркающие шаги, Юля еще долго сидела с распахнутыми от изумления глазами и приоткрытым ртом…
Глава 34 ОШИБКА В ОБЪЕКТЕ
В половине двенадцатого ночи Стас, держа под мышкой пакет, забрался в салон микроавтобуса 'Форд'.
— Дуй пока в сторону Кибартая, — распорядился он, усаживаясь в кресло пассажира и привязываясь ремнем безопасности. — Километров за пятнадцать до погранперехода свернем… Я скажу, когда будет нужный поворот.
Мажонас вырулил со стоянки на трассу и, держа разрешенную указателями скорость, попылил строго на запад, в направлении границы с Калининградской областью.
— А что это у тебя за пакет, Стас?
— В нем провизия и термос с крепким чаем. Мышка всучила. Говорит — носитесь как угорелые. С тех пор, как вас из тюрьмы выпустили, так ни разу толком не поели.
— Слушай… точно! — оживился Слон. — То-то я думаю, а че это у меня так в брюхе бурчит?
— Сейчас, распакую снедь… по ходу и перекусим.
— А фляжку она не забыла вложить в пакет? — Римас, продолжая вести 'Форд' левой рукой, правой взял солидных размеров сандвич, который ему передал старший напарник. — Ум-м… неплохо, неплохо…
— На дело едем! — напомнил ему Стас. — Какая, на фиг, фляжка?!
Проехали Тракай с его дивными озерами, знаменитым замком и виллами новых господ. Оставили позади Бирштонас, а затем и Мариамполе, который еще на их памяти носил имя пламенного литовского коммуниста — Капсукас…
— Слушай, Стас… — вдруг встрепенулся Мажонас. — А вот когда мы у Онуте были…
— Ну? Ты опять о той продырявленной тачке, которую я не записал на твой счет?
— Не, я о другом. Вот когда по бане из гранатомета вжарили…
— Хорошо попали, — усмехнулся Нестеров (теперь-то можно было и посмеяться над этим приключением). — Одни головешки от баньки остались.
— Да не о том я… как ты не врубаешься!
— А как я врублюсь, если ты кружишь, как датый мужик вокруг закрытого пивного киоска!
Слон прерывисто вздохнул:
— Повезло тебе, Стас… в женской бане побывал. Небось и Семенову голенькой видел?
Стас чуть не поперхнулся сигаретным дымом.
— Что у тебя в башке творится, Слон? У тебя там мозги или… Кстати, вот и наш поворот!
Они съехали с трассы на узкую асфальтированную двурядку, проехали по ней километров пятнадцать, потом, найдя нужную дорогу, полотно которой было частично асфальтовым, частично насыпным из укатанной щебенки, стали прижиматься к границе.
Проехав пять или шесть километров по этой невзрачной шоссейке, они, не встретив в эту глухую ночную пору ни одной машины, свернули на развилке на проселок, который, огибая рощу и повторяя изгиб местной речушки, должен был привести их к нужной им усадьбе.
Когда выкатили из-за поворота, используя подсиненные 'ближние' фары, они заметили какой-то огонек в той стороне, где должен находиться со всеми хозпостройками сам хутор.
— Кому не спится в ночь глухую?.. — пробормотал себе под нос Римас. Потом уже нормальным голосом спросил: — Ну что, где-то здесь тормознемся? Если ближе подъехать, ихняя собачка может переполох устроить…
Стас прикинул, что до цели осталось метров двести, не больше.
— Слева вроде кустарник? Да, Слон, давай где-нибудь тут приткнемся! А теперь доставай свои заныканные стволы.
— Копайте резче! — сказал Стас, обращаясь к двум местным 'понасам', каждый из которых вырыл уже яму глубиной по колено. — Шнель, шнель… интенсивней! Вы ж для себя стараетесь, а не для чужого дяди.
Со стороны дома, который в течение получаса досматривал Слон, раздался короткий свист, означающий — я 'свой'. Стас ответил точно таким же свистом, и уже в следующую секунду увидел темный силуэт, появившийся из-за угла сарая, возле которого, собственно, и происходило дело.
Мажонас был в камуфляже, кроссовках сорок восьмого размера и маске. Стас был прикинут точь-в- точь так же, с той лишь разницей, что размеры одежды и обуви у него были несколько скромнее.
— Ну че? — сказал Слон, забрасывая автомат на плечо. — Продолжают придуриваться?
