причине. Командование кораблем мы с Отто Юльевичем предложить ему не могли, сами понимаете: супротив Водопьянова, Молокова, Алексеева был он в ту пору, как бы это поделикатней выразиться, ну, сыроват что ли, зелен еще. А вторым пилотом в чей-нибудь экипаж, не сомневался я в этом, он не согласился бы пойти. Он, знаете, что говорил тогда, со всеми нами прощаясь: «Успеха вам, друзья… Открывайте Северный, а я со временем соберусь, может, на Южный. Или там на Магнитный, или на Полюс недоступности. Полюсов на земном шаре на мой век хватит…»
Теперь по прошествии почти четырех десятков лет я думаю: Черевичный высказался столь панибратски насчет полюсов вот почему: обидно ему было, прямо скажем завидно. Ведь на равных правах с ветеранами Арктики Водопьяновым, Молоковым, Алексеевым на такие же должности командиров кораблей в воздушной экспедиции Главсевморпути под начальством О. Ю. Шмидта были назначены и сверстник Черевичного Павел Головин, и Илья Мазурук, тогда еще новичок в Арктике.
Если начистоту говорить, самоуверенность проявил Иван Иванович, переоценил свой опыт, возможности свои. И вскоре убедился в этом, когда вслед за удачами пережил крупные неудачи.
Летом 1937 года, когда завоевателей Северного полюса восторженно приветствовала Родина, Черевичный работал, как и прежде, на ледовой разведке в море Лаптевых. Теперь, правда, получил в свое распоряжение летающую лодку «Дорнье-Валь» с бортовым номером Н-10. Добротная была машина. И радиосредствами оборудована хорошо, и штурманом на ней пошел добрый друг, спутник, уже испытанный в прежних полетах, А. П. Штепенко.
А вот механика Черевичному надо бы подобрать понадежнее.
Подвел разгильдяй механик… В один из сентябрьских дней, когда в Тикси стояла погода прямо-таки летняя, надо было вылетать на разведку большого ледяного массива, спускавшегося с севера к Таймырскому побережью моря Лаптевых. И тогда-то в экипаже Черевичного — испытанном, проверенном, глубоко уважаемом всеми моряками — произошло непоправимое «чепе». Во время заправки баков горючим старший механик, закурив, бросил непогашенную спичку в воду. Пролитый на ее поверхности бензин благодаря теплому воздуху мгновенно вспыхнул. Пламя охватило шлюпку, в которой находилось еще несколько объемистых банок, уже вскрытых, но еще полных горючим. На спокойной в безветрии поверхности бухты вспыхнул огромный костер.
Виновник пожара настолько растерялся, что бросился вплавь к берегу, оттолкнув от самолета шлюпку.
На другой шлюпке от берега к самолету подгребли Черевичный и Штепенко, стремясь сбить огонь с перкалевой обшивки плоскостей и хвостового оперения. Но было уже поздно. Хорошо еще что командиру и штурману удалось снять брезентовые чехлы кабин и, закрыв ими баковый отсек лодки, предотвратить взрыв.
Что оставалось делать после всех этих несчастий? Ремонтировать крылья и хвостовое оперение в Тикси невозможно. Значит, разбирай обгоревший самолет, грузи его по частям на морское судно. Да и сам поневоле становись пассажиром парохода, как, бывало, три года назад, в самом начале знакомства с Арктикой.
Горестные думы, упреки самому себе одолевали Ивана Ивановича, пока с частыми пересадками с корабля на корабль добирался он от бухты Тикси до залива Кожевникова. Дальнейший путь предстоял по суше, ибо большой караван судов, находившийся в море Лаптевых, стал на зимовку, скованные льдами.
От бухты Кожевникова до Дудинки через южнотаймырскую тундру — более тысячи километров. Черевичному, сменявшему оленьи упряжки по мере того как продвигался он от одного кочевого стойбища к другому, путь этот казался бесконечным. Часто пуржило. Едва стихала белесая кутерьма, ударяли трескучие морозы. Солнце уже не показывалось из-за горизонта. Над безбрежной тундрой то стояла непроглядная ночная тьма, то (два-три часа в сутки) брезжили сумерки.
После всего пережитого в Тикси наступила какая-то апатия. Черевичному хотелось только спать. И он, забравшись в меховой мешок, тотчас, едва нарты трогались, впадал в забытье. На частые толчки не обращал внимания. Но однажды все же проснулся, испугавшись не на шутку. Сполз с нарт, пришел в себя, лишь очутившись в сугробе, когда след упряжек, шедших впереди, уже исчез в клубах метели.
Куда пойдешь в этом снежном хаосе? Долго ли продержишься один в полярной пустыне, имея в кармане плитку шоколада? Еще тоскливее стало на душе, еще жестче костил он себя за все промахи… К счастью, каюр вовремя заметил исчезновение пассажира и вернулся за Черевичным.
По возвращении в Москву Иван Иванович не искал себе оправданий перед начальством. Механик, конечно, виноват. Но и он-то, командир корабля, тоже хорош, если мог допустить такое разгильдяйство.
Неудача постигла Черевичного и в феврале 1938 года, когда участвовал он в экспедиции по снятию со льдины папанинцев.
…Вышедший из Мурманска ледокольный пароход «Таймыр», построенный тридцать лет назад, еще до революции, с трудом выгребал в разбушевавшемся шторме. Хорошо, что самолет, погруженный ему на борт, — двухместный фанерные ПО-2 — оказался исправен. Зато на втором корабле — «Мурмане», новеньком, недавно с верфи, находилась никуда не годная амфибия Ш-2, уже отлетавшая свой век в прибрежных рейсах по обслуживанию рыбаков. Два пилота, впопыхах назначенные на «Шаврушку», толком не знали, кто же из них старший: то ли Черевичный — «севморпутец», прибывший по командировке из Москвы, то ли Карабанов — мурманчанин, «рыбник»?
Когда оба корабля — «Таймыр» и «Мурман» после изрядной штормовой трепки вошли наконец во льды, с трудом пробираясь редкими разводьями, между капитанами возникло своего рода негласное соперничество: кто скорее достигнет папанинской льдины. Нервничали малость и летчики. Обоим пилотам Ш-2 на «Мурмане» не давал покоя Геннадий Петрович Власов, находившийся на «Таймыре». И Черевичному, и Карабанову страх до чего не терпелось первыми увидеть с воздуха лагерь папанинцев.
Они заправили «Шаврушку» горючим, подготовились к валету с большой льдины рядом с кораблем, когда короткий, трехчасовой день уже сменился сумерками (широты-то семидесятые, время-то — февраль). Все же взлетели, пошли искать лагерь. Тотчас же очертания «Мурмана» скрылись во мгле. Повернули обратно, поскольку внезапно сгустившаяся облачность прижимала машину к самому льду. Сели! И выключили мотор ради экономии горючего. А тут сразу наступила непроглядная тьма. Всю долгую ночь жались двое в открытой кабине, стуча зубами. Утром, промерзнув до костей, начали проворачивать винт. Но слабенький М-11 мощностью всего в 100 сил (это был один из первых авиамоторов отечественного производства) даже не чихал, бедняга, — так застыл на морозе, в тумане. Что же делать?
Не таков Черевичный, чтобы пешком идти к кораблю (что вообще-то было вполне возможно, до «Мурмана», как выяснилось впоследствии, оставалось каких-нибудь двадцать километров). Вместе с Карабановым занялся Иван Иванович сначала разогреванием мотора, потом тушением пожара (паяльная лампа воспламенилась из-за неисправности бензинового насоса) и, наконец, ремонтом. Тем временем быстро промелькнули часы светлого времени. Ночь наступила ясная. В зените сквозь перистые облака проглядывали звезды, на юго-востоке метались сполохи полярного сияния. А не прожектор ли это с «Мурмана»? Хотя нет, чего ему в небесах разыскивать?
Усталый, замерзший, Черевичный пристраивался вздремнуть в тесной кабине, поручив Карабанову наблюдение. Он приказал стрелять из ракетницы, если луч прожектора дойдет до них. Едва задремав, вскочил как встрепанный от крика: «Корабль, корабль!» Увидел спутника в ярком свете. «Ну, коли так, можно и дальше спать, не пропадем, «Мурман» близко…»
Утром оба летчика снова взялись за ремонт. И снова безуспешно. Когда уж махнули рукой на мотор своей «Шаврушки», в небе загудел мотор ПО-2. На выручку товарищей прибыл с борта «Таймыра» пилот Власов.
— Ну, ты орел, — обнимал его Черевичный. — Говоришь, и на папанинской льдине успел побывать? Славно.
Власов, довольный, посмеивался:
— Вы, ребята, знайте: папанинцы решили отложить свою эвакуацию на корабль, пока я вас не разыщу.
— Значит, и они — орлы. А мы с Карабановым — мокрые курицы.
Во второй кабине ПО-2 лишь одно место. На него и усадил Карабанова Иван Иванович, сам оставшись
