Мозг напрокат. Как работает человеческое мышление и как создать душу для компьютера

клетками,— гиппокампа (в переводе с греческого — «морской конек», что отражает ее отдаленное сходство с изогнутым хвостом этой рыбы). Доказано, что правильная работа гиппокампа необходима для формирования памяти.

 Наиболее рельефно роль гиппокампа отражается в поведении больных, у которых по тем или иным причинам эта структура выходила из строя. Личностных изменений у таких больных не наблюдалось, их интеллект не менялся, а реакция на внешние события была адекватной. Сохранялась также память о событиях, предшествовавших моменту операции или травмы, приведшей к повреждению гиппокампа, нормально функционировала и кратковременная память. Однако способность переводить новую информацию из кратковременной памяти в долговременную с утратой гиппокампа исчезала полностью. Знакомиться с таким человеком приходилось при каждой новой встрече — достаточно было минутного интервала, и сведения о новом знакомом напрочь улетучивались у него из головы. Не могли больные с поврежденным гиппокампом и смотреть фильмы по телевизору. Во время рекламных пауз они просто забывали сюжетную линию. Налицо нормальная работа текущего представления и всего процесса мышления, описанного выше, но при отсутствии постоянной фиксации воспоминаний.

Вспомнить всё

 Мы запоминаем всё, что проходит через наше текущее представление в течение жизни. Однако для доступа к воспоминаниям необходимо, чтобы туда «вела» ассоциативная цепочка. Воспоминание — «мертво€», если мы не в состоянии привязать его к каким-то опорным понятиям, через которые можем его активировать. Еще в древности у ораторов существовал прием запоминания длинных речей: надо было представить себе хорошо знакомую улицу и расставить основные тезисы выступления рядом с домами на ней. Иначе говоря — ассоциативно привязать то, что надо вспомнить, к знакомым понятиям.

 Для кого-то утверждение, что мы помним всё, возможно, покажется спорным. Приведу хорошо известный факт:

 «Человек, который помнит всё» — так называли врачи репортера одной из московских газет С. В. Шерешевского, который легко запоминал таблицы с огромным количеством цифр, большие комбинации слов неизвестного ему языка, сложнейшие формулы...

 За Шерешевским велись научные наблюдения около 30 лет, начиная с 1926 года. Опыты неизменно протоколировались. Шерешевский мог запоминать колоссальные объемы информации. Выяснилось также, что память у него — абсолютна по прочности запоминания: спустя 20 лет его попросили воспроизвести однажды услышанную таблицу цифр (Шерешевский мог запоминать информацию и визуально, и на слух.— Авт.), Шерешевский закрыл глаза, медленно поводил пальцем по воздуху и назвал все цифры таблицы без единой ошибки.

 Шерешевский обладал эйдетизмом — своеобразной разновидностью зрительной памяти. Когда диктовались цифры, он видел их написанными своим четким почерком на доске или бумаге, причем они располагались столбцами по 4—6 в ряду. Запоминая слова, он обычно мысленно совершал прогулку от Пушкинской площади по улице Горького к центру и по пути «расставлял» все услышанное. При воспроизведении ряда он как бы повторял маршрут, «считывая образы» (Лурия, 1968).

Обучение языку

 Посмотрим сначала на то, как обучается речи ребенок. К полутора-двум годам у него накапливается достаточно понятий внутреннего языка для «адекватного» отображения картины мира. Ребенок уже может выделять из речи взрослых слова, запоминать и дифференцировать их звучание. Эти слова становятся самостоятельными понятиями внутреннего языка. На первом этапе понятиям соответствует только «звучание». Затем устанавливается связь между словами языка и понятиями, которые уже существуют и соответствуют предметам или явлениям.

 Что происходит, когда мама указывает на какой-либо предмет, например стол, и называет его? Ребенок уже и раньше видел стол, он имеет соответствующее понятие внутреннего языка, отвечающее за этот предмет. Он просто не был знаком со словом «стол». Отныне понятие внутреннего языка, обозначавшее стол, ассоциативно связывается с набором обозначающих стол звуков. Словарный запас обогащается, усиливается четкость ассоциативных связей. Далее идет усвоение словосочетаний, усвоение более сложных конструкций. Все это ведет ко все большему овладению языком.

 Сила ассоциативной связи тем сильнее, чем более сильное изменение эмоционального фона соответствовало моменту запоминания. Можно предположить, что именно это объясняет высокий уровень эмоциональности в поведении детей. Дети постоянно находятся в переживаниях — вспомните, как часто смеется ребенок, как все его радует, особенно что-нибудь новое.

 В природе нет ничего случайного. «Если муж дарит вам цветы без причины, значит, причина все-таки есть».

 Похоже, такое повышенно мобильное, в сравнении со взрослыми, эмоциональное состояние оказывается целесообразным для процесса более быстрого обучения. Но, видимо, такое функционирование возможно благодаря тому, что за детьми имеется контроль взрослых, которые ограничивают их поведение, опекают их. То есть эмоциональная мобильность взрослых более целесообразна для целей выживания, а детская — для обучения, при том условии, что о выживании заботятся взрослые.

 А теперь поговорим о том, как учит язык взрослый. Предположим, русский человек учит английский язык. Вот он узнаёт слово «table» и его перевод — «стол». Что происходит? Вначале, когда человек еще не знает перевода, в запасе имеется понятие, соответствующее предмету «стол», и понятие, соответствующее слову русского языка «стол», проассоциированные друг с другом. После того как услышан перевод, уже формируется ассоциация, правда, слабая, между русским словом «стол» и английским «table» и такая же слабая ассоциация между словом «table» и понятием «стол». Далее необходима практика, которая закрепит ассоциации.

 Интересно, что при обучении языку методом зазубривания слов формируется не столько связь «слово языка — понятие внутреннего языка», сколько связь «слово одного языка — слово другого языка». Известно выражение «знаю английский со словарем». Такое знание языка подразумевает, что, столкнувшись с иностранным предложением, человек из словаря и частично из памяти извлекает переводы слов этого предложения. Затем из «корявого» предложения, но уже на русском языке извлекается смысл исходной фразы. И, наконец, с пониманием смысла будет построено новое предложение уже на языке перевода. Надо заметить, что это далеко не всегда возможно, так как сочетания слов или определенные нюансы их употребления дают нередко совершенно иной смысл, который в «пословном» переводе может оказаться уже безвозвратно утерян.

 Давно известны рецепты «правильного» обучения языку. Обучение должно происходить при отказе от использования родного языка. Самый лучший способ — «окунуться» в чужую языковую среду, когда вопрос понимания и умения объясниться становится вопросом «выживания». Тогда гарантированы сильные эмоции, сопровождающие обучение, а значит, и его эффективность.

 Настоящее знание иностранного языка подразумевает способность переводить поступающий текст или речь в картину текущего представления напрямую, минуя транзитные преобразования в родной язык.

 Для человека, который знает свободно несколько языков, вопрос, на каком языке протекает внутренняя речь, решается исходя из привычки, удобства, окружающей языковой среды.

 Сказанное выше объясняет трудности машинного перевода. Когда перевод выполняет человек, знающий языки, то алгоритм выглядит так: предложение на исходном языке — текущее представление, адекватно отражающее смысл фразы,— предложение на другом языке, сформированное как фраза, соответствующая «мысли» из текущего представления.

 Машинный перевод пытается повторять «человеческий алгоритм». Так, исходный текст