И вот, когда мы вышли из «Синей вороны», притихшие, молчаливые – только дети трещали без умолку – небольшая группа у самого края Набережной, там, где набережная переходит уже в обычный берег, привлекла наше внимание. Двое пареньков играли на гитаре и флейте и пели ту самую странную мелодию.
До старта оставалось еще шесть часов. И мы двинулись пешком до космопорта – ну что же, четыре километра – это совсем не много. Мы шли по кипарисовой аллее и почти не разговаривали. Лишь вбирали в себя последние запахи, звуки, тени вечерней осенней Коринты… Смотрели на взлетающие в небо льдистые шпили Церкви Святого Квиринуса, слева от аллеи.
Но пока ничего этого не случилось. И мы сидели вокруг костра, огонь озарял лица, делая их совсем особенными, глубокими, глаза – горящими, делая всех – красивыми. И даже я, еще совсем не умеющий петь, тихонько подпевал Рэйли.
Темные глаза Миры блестели, как жидкое пламя – в свете костра. Она тихо пела и кутала плечи в громоздкую куртку. Тогда я и не думал, и не знал еще, что Мира так и останется на Анзоре. В сером, пронзительно тоскливом лервенском небе – превратившись в огонь.
Родители потихоньку удалялись от костра, укладывая в палатках младших детей. Кто-то и сам завалился спать. Мы негромко разговаривали, пели, снова разговаривали. Чен читал стихи своей жены – она в данный момент улетела в экспедицию и должна была вернуться через неделю. Им совсем немного времени оставалось побыть вместе. Я знал Лиссу, она была этнографом и вообще замечательным человеком. И стихи ее мне очень нравились.
Чен дочитал, и все помолчали. Так принято на Квирине, вместо аплодисментов и криков «браво» – молчание, и чем оно глубже и продолжительнее, тем выше оценили слушатели артиста. И это, по-моему, очень правильно, как и чем еще вознаградить стихи или музыку, если не молчанием, вдумыванием, вживанием в них… Это бывает очень уместно – просто помолчать. Потом кто-то запел. Чен, еще не совсем отошедший от волнения, наклонился ко мне и прошептал.
– Вот читаю… и будто она здесь, рядом. Вернулась бы уж скорее!
Через два месяца мы с Ченом будем лежать в укрытии в нескольких километрах от Балларэги, с южной стороны, будем ждать сигнала на штурм. Лервенцы сопротивлялись до последнего. Все было уже бессмысленно, бесполезно, и за нашими спинами была декурия десантников с Квирина, и вся страна давно была в наших руках, но лервенцы защищали столицу. Они верили Цхарну, верили его истинам.
Временами дэггеры пытались атаковать нашу позицию. Мы отбивались. От десантников толку было мало, никто из них вида дэггеров не переносил. Мы с Ченом глаз не закрывали. Нас научили этому. Одного склизкого мне даже удалось подбить. Лучи и спикулы им абсолютно безразличны, есть специальные ракеты со встроенным вакуумным мини-зарядом, вот ими мы и лупили по дэггерам, и то не с большим успехом.
Временами все затихало. Вот и сейчас… Такое ощущение, что с той стороны все вымерли. Тихо так… И какая-то птичка пронзительно звенит в воздухе.
Господи, надо же, какая птичка стойкая… И ад ей нипочем. Ни грохот, ни свист, ни огонь…
– Давай хоть перекусим. – Чен здоровой рукой вытащил из кармана плитку ревира, откусил немного. Он давно уже был ранен, я примотал ему левую, почти полностью отрезанную лучом руку к груди. На восстановление потребуется недели две, не меньше. Чен накачался химией, он чувствовал себя бодро и даже весело, и не ощущал боли.
Я смотрел вперед, на рощицу, где скрывались враги. Там где-то справа должен протекать ручей. У излучины ручья, я знал это, маленький холмик. На нем посажен куст боярышника. Если развести ветки и смести присыпанную землю, можно будет увидеть маленький деревянный закопанный в землю крестик. Там лежит Арни.
Ничего, вот покончим с этими ребятами, и я схожу к нему. Обязательно схожу. Сейчас пока нельзя, может, на этом самом холмике дэггер восседает. Хотя вряд ли…
…В два часа ночи настала наша очередь с Ченом сторожить коней. Мы закутались потеплее – эх, сейчас бы бикры не помешали! – и спустились вниз, в непроницаемо темную ложбину, где паслись стреноженные лошади. Я обломал по пути две хворостины, себе и Чену. На всякий случай.
Постепенно глаза к темноте привыкли. Я хорошо различал силуэты лошадей, мы их не пересчитывали – лошади не отобьются от стада. Они могут только все вместе сняться и уйти домой, в конюшню. Мы присели на небольшой бугорок. И вот тогда я вспомнил это стихотворение Арни – по ассоциации – и рассказал Чену. Уже переведенное на линкос.
… Мы молча ждали. Бойцы жевали ревир, запивая водой из резервуаров бикра, опасливо поглядывали на экраны – не появится ли противник. Пока ничего не происходило.
Потом Чен вдруг прислушался, я понял, что он говорит с кем-то, и тут же его голос раздался в моем шлемофоне. «Идут склизкие… пять штук. «Щит!» – скомандовал Чен, и наши бойцы стали устанавливать щит, и вовремя, все загрохотало, задымилось и загорелось вокруг. Дэггеры начали плеваться. Я стиснул зубы и выцеливал в сплошном дыму дэггеров – на экране «Молнии» они загорались точками… Есть! Один есть. Горм выскочил из траншеи, смешно затянутый в собачий костюм, помчался на поиски дэггера. По крайней мере, одного Горм сможет обезвредить. Вдруг – это всегда случается вдруг – прямо перед нами повис дэггер. Теперь я видел его отчетливо. Они, похоже, поняли, куда надо стрелять… Я вскочил, лежать бесполезно, он прожжет землю на два метра подо мной. Поднял «Молнию», изнывая от ужаса, от ледяного смертельного страха… хоть одного возьму с собой, гады, гады, сволочи, разумные машины, хоть одного, да убью… Я явственно ощутил, как ледяная вода катится по спине. Дэггер смотрел на меня. Он поднял ложноножку… Наверное, все это длилось доли секунды, но мне показалось – минуты. Внезапно легко и стремительно, как гиббон, кто-то метнулся между мной и дэггером. Взлетел на скарте на полтора метра вверх, сверкнул луч, и следующее, что я осознал – был мерзкий, ошеломляющий отвратительный запах… Потом река черной слизи, настоящая река… Потом – разрыв. Рядом взорвался снаряд. Потом я понял, что
