или женщины с маленькими детьми, просматривают тексты, насколько они грамотны, ну и чтобы не содержали, к примеру, порнографии. Потом роман этот выставляется в общем доступе под соответствующей рубрикой (а рубрики очень детализированные, так что в каждой не так уж много произведений). Ну, аннотация там, реклама… Любой желающий может теперь роман получить и на микропленке.
К слову, так же определяются профессиональные писатели. Проводится ежегодный конкурс среди читателей и среди редакторов, определяются несколько лучших произведений, и их авторы получают гонорар – такой, которого хватит года на три нормальной жизни. Вот и профессионалы… Все остальные на Квирине пишут бесплатно и в основном выполняют работу рутинную, не требующую большого умственного напряжения, например, пилота-транспортника.
Точно такая же ситуация, как выяснилось, и у переводчиков. Я специально выбрал рубрику «Стихотворные переводы», а в ней – язык лервени. И надо же, оказалось, что с нашего языка на Квирине пять человек переводят! Я выбрал одного из них, просто потому, что его переводы показались мне уж очень талантливыми, звали его Ниро Калланос, я тут же ему позвонил. Это оказался пожилой уже эстарг, пенсионер. Сейчас он работал в той же информационной службе, в редакции переводов, и переводил с семи галактических языков, в том числе, с трех анзорских. Я робко представился и изложил суть дела. Калланос пришел в восторг.
– Так неужели вы вот прямо с Анзоры? Даже не верится!
– А вы были у нас? – поинтересовался я. Калланос произнес на лервени, подбирая слова, но довольно свободно.
– Я был на Анзоре лет тридцать назад. Я был в Лервене. В составе этнографической экспедиции. Послушайте, Ландзо, мы должны с вами встретиться…
И я приехал к Калланосу. Мы пили с ним орсагонский чай (напиток этот похож на что угодно, только не на чай. Единственное, что его роднит с чаем – он тоже пьется горячим. Впрочем, это было вкусно). Я, разумеется, вначале ввел в циллос все стихи Арни, которые смог вспомнить. Калланос, держа чашечку, похожую на лепесток, в одной руке, жадно пробежал глазами тексты в экранной рамке.
– Ваш друг действительно талантливый поэт, – сказал он.
– Вы возьметесь за перевод? – спросил я. Калланос кивнул.
– Я попытаюсь. Это… очень своеобразные вещи. Но я попробую, как смогу…
Потом Калланос стал расспрашивать меня об Анзоре. Я рассказал ему всю историю, и про Арни – особенно подробно.
– Я попробую, – повторил Калланос, выслушав меня, – теперь я считаю себя просто обязанным. Вы правы – если это все, что осталось от него, мы должны… эти стихи будут читать, может быть, песни на них напишут.
На следующий день Калланос позвонил мне и прочитал первые две строфы, которые ему удалось перевести из «Лазоревой звезды». Я одобрил. На линкосе, казалось, это все еще лучше звучало. И я подумал, а может быть и вправду, напишет кто-нибудь музыку на эти стихи… на Квирине это недолго. Я даже размечтался – неужели от Арни хоть что-нибудь останется в мире? Ведь если подумать, это очень немало – написать хоть одно хорошее стихотворение.
Со мной снова происходило что-то странное.
Только я, казалось, перестал чувствовать себя совсем уж чужим на Квирине. Конечно, таких близких отношений, как с Арни и Таро, у меня не возникло ни с кем. Но все же появились знакомые… Валтэн… а самое главное, я сам перестал отделять себя от квиринцев. Они вовсе уже не казались мне детьми. Да и гуляя по набережной, в скоплении народа, я сам ощущал себя точно таким же, как все… я ско. Я не чужой. Мне понятна и близка их жизнь. Да, я не обычный человек – но кто обычный? Стандартных нет. Самое главное – стать своим.
Я стал своим на Квирине. Всего-то и нужно было для этого – один раз слетать в патруль.
И вдруг теперь, с появлением Аделаиды, что-то стало снова меняться. Вначале я был ошеломлен своим новым достижением, новыми ощущениями и переживаниями… потом это стало уже естественным. Ну в конце концов, я же не ребенок. Я знал, что все люди занимаются этим, и если это до сих пор не так уж меня волновало – виной тому общинное строгое воспитание, стресс привыкания к новой жизни…
Я заметил, что жду появления Аделаиды. Мне просто хотелось видеть ее… быть с ней… ощущать ее тепло. А я ведь так ничего о ней и не знал. Где она живет, кем работает… ничего. Она умело уходила от вопросов и вообще разговоров на все эти темы. Вообще – на житейские темы. Она вся была – легкая, кипучая морская пена. Касалась меня и сбегала, теряясь в прибое. Я только не понимал, зачем это нужно ей…
Я стал жить в основном ради того, чтобы снова побыть с ней… увидеть ее.
Мне было с ней так хорошо.
Мы были с ней в этот раз на диване, закутавшись в белое, шерстяное легкое одеяло. По сторонам она поставила две толстых свечи. Свечи горели, отражаясь в пасмурном окне – за окном бушевал шторм. Непогода… Мне было так хорошо. Так неизъяснимо прекрасно, тепло, легко… Я так был благодарен Аделаиде, и уже не знал, как выразить эту благодарность. Как выразить любовь. Я то и дело принимался целовать Аделаиду, и она стала уже легонько отстранять меня. Мы просто лежали рядом. Почти единое целое, почти одно теплое, полное любви тело.
Это самое лучшее в мире, понял я. Это и есть любовь. Таро, я знаю, у тебя так ничего и не было с Лиллой… да и что там могло быть, в Общине, в общежитии, воровато оглядываясь на дверь – не войдет ли кто… Ты так и не узнал, так вот – я узнал это за тебя. Вот это – любовь. Лучше этого нет ничего на свете… Ради этого стоит жить. Только ради этого.
Я вдруг испугался, что Ада исчезнет снова… только не сейчас. В такую погоду даже на флаере опасно… нет.
– Ты не исчезнешь? – спросил я.
– Почему ты об этом все время спрашиваешь? – усмехнулась она.
– Я боюсь… боюсь, что ты опять уйдешь.
– Глупый. Бояться не надо, – произнесла она лениво. Не надо – но как же? Я стал гладить ее плечи и
