Лайон возвращался домой, думая о своем будущем. Он окончил школу и почти два года работал с отцом на лодке, а теперь к ним присоединился и Джордж-младший. Но тут ему предложили поступить в колледж. Возможно, Вайолет Вест навестила мэрию, а может, мэрия обратилась к ней, последовательность событий так и осталась невыясненной. Лайону было двадцать лет, слегка староват для того, чтобы начать учебу. И тем не менее по рекомендации учителей, в особенности мистера Гранта, да и самого мэра он подал документы в мэрию на стипендию в Гарварде.
Он знал, что Джек Кросби был личностью подозрительной, он скупил устричные отмели у старых рыбаков за гроши. Ходили слухи, что сам Кросби моллюсками пренебрегал, считал их пищей презренной и неестественной и требовал, чтобы в его доме на Бикон-хилл к обеду подавали только говядину. Но себя Лайон считал прежде всего сыном рыбака, и в душе его жила неприязнь к боссам, которые забирали в свои руки власть над промыслом. В последнюю минуту, когда в мэрии ему сказали, что он самая бесспорная кандидатура на получение стипендии, он взял заявление, свернул его и положил в карман. Он должен над этим подумать, сказал он городским чинам. Ему нужно еще немного времени.
Июньской ночью Лайон, подходя к дому, где его братья и сестры играли в догонялки, думал о будущем. А сможет ли он уехать из дома? Сможет ли он оставаться в другом месте, когда созревают красные груши, когда отец вырубает ледяные блоки, когда рано утром они с братом выходят в море на лодке, в час, когда туман сгущается над бухтой и кажется, что весь мир сделан из облаков?
Лайон услышал смех среди деревьев, крики удивления из глубины леса. Темнота падала на землю угольно-черными волнами, но он еще мог различить знакомые фигуры. Там была Хьюли в своем любимом сером платье, она бежала к сараю, чтобы спрятаться. И Джемма — ее легко было найти по рыжим волосам. Там был и бедняга Джон, его осалили и сделали водящим, он тащился по лесу за старшими братьями и сестрами, стараясь изо всех сил, но не поспевая за ними. Сотни светлячков поднимались из высокой травы, и самцы сияли желтым светом от желания. На небосводе над ними появились летние созвездия: Весы на западе, Большая Медведица в северной части неба, Дева, богиня, всегда настороже.
Лайон задержался на мгновение, упиваясь сладким ароматом воздуха. Он вдруг осознал, что хотя и слышит крики братьев и сестер, бегающих по лесу, но не понимает ни единого слова из того, что они говорят. И вот он стоит, и ему двадцать лет, и таланты у него необычайные, и все равно ему хочется плакать. Он хотел быть таким же, как они. Он отчаянно этого хотел.
В день стирки Вайолет нашла заявление у него в кармане. Она вынула бумагу, расправила ее, Дважды прочитала, а потом положила на комод в своей спальне.
— Он заполнил его, но не подал, — сказала она Джорджу, когда тот пришел раздеться.
— Может, он не хочет ехать.
Джордж лег в постель рядом с женой. Они были женаты двадцать лет, и он знал — хотя она повернулась к нему спиной, все равно надо поговорить с ней об этом. Руки Джорджа обвились вокруг ее талии. Любовь к ней тяжелым грузом давила ему на грудь.
— Ему предназначено отправиться туда, — сказала Вайолет. — Как можно не хотеть в Гарвард?
Соль всегда была у Джорджа Веста на коже, независимо от того, как часто и тщательно он мылся. Он вспомнил, как всегда желал Вайолет, даже тогда, когда она не давала себе труда посмотреть на него; как он восхищался работой ее ума.
— Я бы не хотел, — сказал он.
Вайолет повернулась к нему лицом. В комнате было темно, но она прекрасно видела мужа.
— Ты когда-нибудь об этом думаешь?
Ей было неприятно говорить на эту тему, а Джорджу тем более. До него был другой мужчина, отец Лайона. Все случившееся было ужасной ошибкой, кроме результата, о котором Вайолет ни разу не пожалела.
— Никогда, — ответил Джордж.
— Как ты можешь не думать?
Вайолет вспоминала об этом каждый день, даже через двадцать лет.
Джордж рассмеялся.
— Я думаю о рыбе. Я думаю о тебе.
— Ничего ты не думаешь, — засмеялась она.
Когда она смеялась, казалось, что она снова становилась девчонкой. Но потом она заплакала. Она старалась не показать этого и отвернулась. Но Джордж все равно знал.
— Я поговорю с ним, — сказал Джордж. — Он мой сын.
Прошло несколько дней, прежде чем Джордж смог остаться с Лайоном наедине. Поскольку Джордж- младший теперь рыбачил с ними, лодка была неподходящим местом для такого разговора. В доме толпилось слишком много народа, дни становились все короче, и поэтому Джордж позвал Лайона на охоту.
— На охоту? — спросил Лайон.
Раньше они этим не занимались.
— И на кого мы будем охотиться?
— На ондатру.
Джордж сказал это так, как будто это было самой естественной вещью в мире для двух мужчин, никогда раньше не охотившихся, — вдруг пойти и начать охотиться на живых созданий, которые никому не причиняли ни малейшего вреда и ни для кого не представляли ни малейшей ценности, разве что друг для друга.
Лайон обдумал предложение. Он вытащил куртку и приготовил самые тяжелые сапоги. Наверняка за Хафвей-пондом будет грязно, а ведь там как раз и водятся ондатры, если уж отправляться за ними. Они вышли рано, когда все еще спали. Они сели на лошадей и поехали вниз по Кингс-хайвей, а потом свернули в лес. Там жил один чудак, старый Соррел Маккласки, он построил себе хижину на городской земле, слыл искусным охотником и носил куртку из шкурок ондатр, которых сам же и поймал.
— Плохая погода для охоты, — сказал Соррел, когда они остановились у его хижины, чтобы засвидетельствовать свое почтение. — Ондатры они как лисицы. Лисицы любят дождь. А в ясный день ничего вы не поймаете.
Что ж, они подумают об этом. В конце концов, они ведь рыбаки. Они умеют терпеть, и у них много времени. Может, там вообще осталась всего парочка ондатр, ну и ладно.
— Твоя мать хочет, чтобы ты подал заявление на эту стипендию, — сказал Джордж Вест после того, как оба удобно устроились.
Вид на Хафвей-понд был очень неплох, но ничуть не лучше, чем вид на их собственный пруд.
— Дело в том, что если я подам это заявление, то получу стипендию.
— Думаю, твоей матери об этом известно.
— Она не знает меня так, как ты, папа, — сказал Лайон своему отцу. — Как мы с тобой думаем о нашем доме.
Джордж взял с собой завтрак — два бутерброда с ветчиной, завернутые в кухонное полотенце. Мужчины принялись за еду. Странно, но Джордж чувствовал к Лайону особую близость, он был ему даже ближе, чем собственные дети. Может, потому, что Лайон был первым, или потому, что Вайолет в нем тогда так нуждалась? Или просто из-за того, кем Лайон всегда был и кем он всегда будет — любимым сыном Джорджа Веста.
Пока они ели картофельный салат, Джордж думал, не сказать ли ему правду — что он не отец Лайона, что его настоящий отец лучше, умнее, по правде сказать, он настоящий профессор. Но если сам Джордж Вест и был кем-то, так это честным человеком, честным до неприличия. Сказать, что Лайон не его сын, было бы ложью, поэтому он не мог так сказать.
— Ну, она бы хотела, чтобы ты все-таки подал заявление, — проговорил он вместо этого.
В тот день они так ничего и не поймали.
Но на неделе Лайон отнес заявление в мэрию, и семейство гордилось им, когда приехал Джек Кросби, чтобы вручить стипендию. В тот чудесный день весь город собрался на лужайке, скорее, чтобы поглазеть на автомобиль Джека Кросби, но тем не менее там были все. Лайон должен был уехать с Кросби.
Поездка до самого Кембриджа [8] на сверкающем экипаже, а не на старом пыльном пароходе из Провинстауна была частью праздника. Сестры Лайона по этому поводу нарядились в самое лучшее, а Джордж Вест влез в костюм, тот самый, что надевал на похороны. Братья
