Эта телеграмма Алексеева явно противоречила предыдущей, что Брусилов и отметил в своем ответе в Ставку 13(26) мая. «О присылке одного корпуса просил, — телеграфировал Брусилов, — как ввиду установленного еще 1 апреля соотношения сил, значительно более выгодного для нас на Северном и Западном фронтах, чем на Юго-Западном, так отчасти и вследствие запроса вашего, «какое содействие было 'бы вам необходимо получить, дабы дать надлежащее развитие удару». Брусилов решительно отклонил предложение ограничиться ударом только 8-й армии.
Видимо, после более тщательного анализа обстановки Ставка решила удовлетворить просьбу Брусилова. 18(31) мая Алексеев отдал директиву, в которой сообщалось о передаче 5-го Сибирского корпуса с Северного фронта в состав Юго-Западного фронта. Но директива явно не учитывала обстановку и сохраняла в силе решение, принятое 1 апреля, лишь несколько видоизменяя его. Главный удар по- прежнему наносили войска Западного фронта, на долю Юго-Западного выпадало нанесение «вспомогательного, но сильного удара», и, наконец, Северный фронт «привлекает к себе внимание демонстративными действиями» — Куропаткин все-таки добился своего. Юго-Западному фронту предстояло открыть кампанию 22 мая (4 июня), Западный же фронт начинал неделей позднее, и, как увидим, срок этот не был выдержан.
В Ставке, видимо, сомневались и в плане, избранном Брусиловым, и в возможности его осуществления. 19 мая (1 июня) Алексеев вновь телеграфировал Брусилову свои соображения по этому поводу и отстаивал привычный способ прорыва фронта: «Мое глубокое убеждение сводится к повелительной необходимости собрать на одном избранном участке подавляющую живую силу и наши скромные боевые средства, не разбрасывая последние по всему фронту. Демонстрации будет достаточно для удержания противника…» Алексеев подчеркивал, что настаивает только ради успеха дела.
Но именно ради успеха стоял на своем и Брусилов. В 12 часов дня 20 мая (2 июня) он отдал своим командармам приказ начать артиллерийскую атаку на рассвете 22 мая. Спустя два часа он отвечал Алексееву: «Считаю существенно необходимым нанесение частных, хотя бы слабых ударов на фронтах всех армий, не ограничиваясь поисками, не могущими сковать резервы противника: противник теряется, не будучи в состоянии определить направление главной атаки. Достигается также моральный эффект, важный при действии против австрийцев… Ходатайствую усердно не отлагать атаки, все готово, каждый потерянный день ведет к усилению противника, нервирует войска…»
Уже по этой части переписки, телеграмм и разговоров, которыми Брусилов обменивался с начальством по вопросу о плане наступления, читатель может представить, сколько усилий стоило главнокомандующему фронта, чтобы защитить свое мнение. Брусилов был уверен в успехе и в то же время не сомневался в провале наступления, начнись оно по старой методе. Можно сказать, что эти переговоры раздражали его, и он торопился начать наступление.
Но вечером 21 мая Алексеев вновь пригласил главкоюза к прямому проводу и стал убеждать его отказаться от плана, отложить атаку на несколько дней, с тем чтобы сконцентрировать все силы на одном участке. По словам Алексеева, он делал это предложение по желанию царя. Брусилов был убежден, что царь тут ни при чем, а изменения плана добивался сам Алексеев, и резко отвечал:
«Изменить мой план не считаю возможным, и если это мне категорически приказывают, то прошу меня сменить. Откладывать день наступления также не нахожу возможным, ибо все войска заняли исходное положение для атаки, и, пока мои распоряжения об отмене дойдут да фронта, артиллерийская подготовка уже начнется. Кроме того, обращаю ваше внимание на то, что войска при частых отменах приказаний неизбежно теряют доверие к своим начальникам. А посему, — повторил он, — прошу меня сменить».
Алексеев отвечал, что царь уже лег спать, будить его неудобно и поэтому просит Брусилова подумать. Но Брусилова, как говорится, понесло, он разозлился:
«Сон верховного главнокомандующего меня не касается, речь идет о судьбах всей кампании, и думать мне нечего. Прошу дать ответ сейчас».
На телеграфной ленте побежали знаки: «Ну, бог с вами, делайте, как знаете, а я о нашем разговоре доложу государю императору завтра…»
Брусилов отстоял свой план, теперь дело было за войсками.
К началу операции соотношение сил на Юго-Западном фронте было следующим[21]:
Дивизии:
Пехота — 40,5 / 39
Кавалерия — 15 / 10
Штыки и сабли:
Штыки — 573307 / 448140
Сабли — 60036 / 27300
Орудия:
Легкие — 1770 / 1301
Тяжелые — 168 / 545
Анализ соотношения сил показывает, что войска Юго-Западного фронта имели незначительное превосходство над австро-венгерскими войсками: в пехоте — в 1,3 раза, в артиллерии — всего в 1,1 раза, в тяжелой артиллерии трехкратное преимущество оказалось на стороне противника. Правда, значительное превосходство в людях удалось создать на участках главного удара — в 2–2,5 раза, — но превосходство в артиллерии и тут не было подавляющим — всего в 1,5–1,7 раза.
Нельзя сказать, что австрийцы оставались в полном неведении о готовящемся русском наступлении. В общих чертах им была известна группировка русских, имелись сведения и о дне наступления. Но австро- венгерское командование, убежденное в полной небоеспособности русских войск после поражений 1915 года, игнорировало назревавшую угрозу. Поэтому мощное и успешное наступление русских поразило австро-германских стратегов, по словам генерала Фалькенгайна, «как гром среди ясного неба».
На рассвете теплого летнего утра 22 мая (4 июня) 1916 года на австрийские окопы обрушился град снарядов. В считанные секунды пропал покой позиционной войны; ад, кромешный ад воцарился над окопами. Ходуном ходила земля. С воем и свистом летели снаряды трехдюймовок, с глухим стоном — тяжелые.
Но то было лишь начало — пристрелка. В шесть утра артиллерия перешла на поражение. Страшный порядок установился над полем боя: каждые шесть минут каждое тяжелое орудие посылало в окопы врага «чемодан», раз в три минуты стреляли мортиры и пушки. Спустя час скорость стрельбы возросла: тяжелые орудия били теперь с промежутками в две с половиной минуты, а легкие — в две минуты. Затем интенсивность огня усилилась. Тучи пыли и дыма стояли над окопами врага, там рушились убежища и блиндажи, сметались заграждения и брустверы. При попаданиях тяжелых бомб во вражеские укрытия в воздух взлетали бревна, камни… Ошеломленные, оглушенные, отсиживались в убежищах австрийские солдаты и офицеры, а над ними с ужасающей методичностью летели русские снаряды. Две минуты — снаряд полевой пушки, две с половиной минуты — «чемодан», и каждый в заранее намеченную цель…
Внезапно — тишина; с облегчением спешили в окопы австрийцы: сейчас русские пойдут в атаку, но пулеметы у нас еще есть, и не так страшна атака, как этот огонь артиллерии! Только заняли окопы — вновь истребительный огонь русской артиллерии. Оставляя убитых, с проклятьями кинулись в убежище враги.
В 10 утра, казалось, русская артиллерия перенесла огонь вглубь. Ну, теперь-то наверняка последует атака; залегли у пулеметов австрийские пулеметчики, ждут стрелки… Но проходит четверть часа — и еще страшнее задрожала земля, еще чаще рвутся снаряды, сплошной гром разрывов над окопами. Теперь тяжелые орудия били через каждые две минуты, а легкие — каждые 60 секунд…
От 8 часов до двух суток продолжалась артиллерийская подготовка на разных участках фронта. В ряде мест австрийская пехота не выдержала, бросила первую линию окопов, и ее захватили русские разведчики. Всюду были проделаны широкие проходы в заграждениях, разрушена вражеская система огня. Русская артиллерия, не жалевшая снарядов, добилась исключительных результатов.
Известно, как действует сокрушительный артиллерийский огонь на солдат, подвергающихся обстрелу. Известно также, что такой огонь поднимает дух атакующих. Как дети, радовались русские солдаты, глядя на работу артиллеристов. Русская пехота пошла в атаку уверенно: и потому, что, сопровождая бросок товарищей, на врага продолжали лететь снаряды, и потому, что цепи шли в атаку в стальных касках, и
