вот тут-то и охватило Федора великое сомнение, как только понял он, что отныне путь его к приумножению этого самого капитала будет проходить через шурфы да отвалы серного колчедана. Можно, конечно, полушкинские капиталы с морозовскими объединить — и снова приумножать их. Это как камни в воду бросать: расходятся круги по воде все дальше и дальше, пока не затухнут. А как затухнут, снова камень бросать надо. А нужно ли и ради чего — камни-то бросать?.. Вот в этом-то Федор и засомневался сильно.
По случаю двадцатилетия Федора решил Петр Лукич устроить маленький вечер. Иоганна Миллера да Прокопа Ильича пригласил.
Гер Миллер торжественно преподнес Федору «Химика-скептика» Роберта Бойля на немецком языке. И Федор оценил подарок: это была одна из любимых книг учителя. Прокоп же Ильич, хитро подмигнув Федору, сунул ему свой подарок под мышку. Федор на миг только открыл обложку, сразу понял: альбом зубчатых передач, самим учителем сделанный и переплетенный. И еще понял: подарки сделаны со значением — будущему большому заводчику!
Сели за стол — уж Прасковья-кормилица постаралась! — и, не тратя времени, Петр Лукич поднял чашу.
— Ну, что ж, други вы мои, выпьем за здоровье купца Федора Григорьевича сына Волкова и пожелаем ему многая лета!
Выпили сладкой настоечки, закусили, налили еще по одной. Очень уж вкусной была настоечка, не выдержал Федор и вторую пригубил. И закружилась комната вместе со столом и гостями. Но тут Прасковьюшка подоспела, заставила кружку ядреного квасу с клюквой испить, и все стало на место.
Ах, и добрый же народ собрался, и как всем благодарен был Федор! Прокоп Ильич все нахваливал ученика своего. Гер Миллер, строго сдвинув брови, внимательно прислушивался и изредка солидно кивал головой — соглашалея. А Федор слышал только: бу-бу-бу и звонкий смех Аннушки.
Ах, какие же милые люди! И ему захотелось сделать для них что-нибудь приятное.
— А не сыграть ли нам песню?
— Отчего же, — поддержал Петр Лукич, — можно и сыграть. Заводи!
Федор вспомнил, как часто играла ему одну песню матушка — уже в Ярославле. Не забыл ли?.. Да нет, вот она!
И Петр Лукич, и Прокоп Ильич, и даже Прасковьюшка подхватили, не сговариваясь:
Задрожал голос у Прасковьюшки, слезой его прошибло да так, что даже гер Миллер дернулся.
Кончилась песня. И будто метался еще из угла в угол в наступившей тишине затихающий баритон Федора.
— Тебе не в купцы надо, Федор Григорьич, — сказал задумчиво гер Миллер. — Тебе в итальянской опере петь…
— Ну, герр Миллер, уважил! Благородного купца да в актеры! — Петр Лукич даже расхохотался от души.
Прослушал подвыпивший Прокоп Ильич, о чем разговор идет, да и брякнул:
— Согласен, батюшка Петр Лукич, актеры самый благородный народ. Уж я их знаю, бедолаг! Они даже собаке кусок хлеба должны…
Петр Лукич засопел было, да опять же Прасковьюшка тут как тут.
— Что ж, гости дорогие, не угощаетесь-то? Иль прокисло все, заковрюжилось? Хозяин-батюшка, поднес бы гостям-то.
Засиделись допоздна. А когда проводили гостей, захватил Петр Лукич со стола жбан с ядреным квасом и вслед за Федором пошел.
— Посидим у тебя малость, кваску попьем, от настойки-то отмякнем. — Он тяжело опустился на лавку, глубоко вздохнул. — Вот как время-то бежит, Федор Григорьич, а? Давно ли?.. А уж во-он какой! И Аннушка уже невеста… А мы с Федором Васильевичем совсем уж состарились. Пора, видно, и о душе думать… Ты-то что загадал дальше, Федор?
И не знал Федор, что и ответить.
— Ах, Петр Лукич, сколь я благодарен вам за все, что и сказать — слов мало! А все что-то неспокойно… И сам не знаю, чего еще-то хочу…
— Чего ж тут знать-то, Федор Григорьич! — всплеснул руками Петр Лукич. — В твои-то годы мы с Федором Васильевичем укрухи еще сбирали. А у тебя? Чего тебе еще-то надо? Все есть! Бери, владей! А уж нам с твоим батюшкой, видно, только с внуками вашими забавляться осталось. Что, Федор?.. — А засмеялся Петр Лукич, будто милости запросил.
И смех этот больно сжал сердце Федора.
— Ино доживем до лета, батюшка Петр Лукич, а там видно будет.
