— Ужели будем терпеть? Ужели оставим в бедствии братьев наших русских, православных?
Лицо Хмельницкого было суровым и жестким, глаза испытующе и требовательно смотрели на присутствующих.
— Проезжая по Руси[35], везде я видел страшные притеснения, тиранство. Несчастный народ вопиет о помощи: все готовы взять оружие, все обещают стать с нами заодно… Чего мы только не терпели! Вольности наши уничтожены, земли отняты, большая часть свободных рыцарей обращена в холопов: они отрабатывают барщину, ходят за лошадьми, топят печи панам, смотрят за собаками, как рабы, бегают с письмами. Чтобы извести казачество, число реестровых уменьшено до шести тысяч, да у тех жизнь не лучше рабской. Полковники, сотники — все начальство у нас не выбрано нами, а из шляхты. Они пользуются казаками, как слугами, для своих домашних работ. Жалованье, положенное издавна от короля и Речи Посполитой, по тридцать золотых на каждого казака, они берут себе и дают только тем, кто заодно с ними. Если в походе казак захватит татарского коня — тотчас отнимут, языка ли поймает казак — полковник пошлет его к коронному гетману с жолнером и скажет, будто отличился жолнер, а казацкую отвагу нарочно скрывают. Нередко бедный казак должен идти с рарогом или раструбом[36] через дикие поля, неся подарок какому-нибудь пану, подвергаясь опасности быть пойманным татарами, и на это не смотрят: пропал казак — и был таков! А сколько раз предавали казаков жестоким казням! За малейшую вину убивают даже детей! А сколько раз чинили ругательства над женами и дочерьми нашими!.. А как страдают крестьяне под гнетом своих старост и надсмотрщиков! Но всего ужаснее — преследуют веру нашу, принуждают нас к унии, разоряют наши церкви, продают утварь церковную, ругаются над святынею и священниками, изгоняют пастырей…
Молча слушали присутствующие Хмельницкого. Одни готовы были немедленно выступить вместе с ним против ляхов, другие, особенно те, кто позажиточнее, колебались. Они сумели сжиться с магнатами, и людское горе их меньше касалось: «С чем выступать? Как выступать? — говорили они. — Пушек нет, ружей нет, их забрали комиссары. Да и ляхи сейчас наловчились в военном деле, голыми руками их не возьмешь. Хмельницкий говорит — позвать на помощь татар. Но сколько раз мы били их. Теперь они нас ненавидят!»
Хмельницкий отвечал на это:
— Правда ваша, враги сильны, и мы против их сами ничего не сделаем, особенно когда во всех замках сидят польские комиссары и следят за нами, а к тому же жолнерство зимует в нашем краю. Сразу заметят наше движение и подавят его, поэтому нельзя нам обойтись без помощи. Я думаю, ни у кого нам нельзя ее просить, кроме России и татар, все другие соседи слабы, они скорее вступятся за поляков, чем за нас… Не вижу, — вскричал Хмельницкий, — другого выхода, кроме Москвы! Москва одной с нами веры и не оставит нас в беде. Московия сама была опустошена в прежние годы поляками и едва ли сможет сразу вступиться за нас. С татарами труднее сойтись, мы их извечные противники: то нападали на них, то отнимали добычу, которую они захватывали в польских землях. Но сейчас татары нам нужны, они нам помощники.
— Ты, пане Хмельницкий, — отвечали на то присутствующие на совещании казаки, — покажи только средство, как поладить с татарами, а там и рассудим.
— Если так вы говорите, — отвечал Хмельницкий, — то я не стану скрывать от вас, братья мои, что король наш, желая воевать с турками, собрал наемное войско, но так как панство не захотело, то он его снова распустил, а теперь нас подговаривает сделать поход на турецкую землю, чтоб, когда в ответ пошлют турки на Польшу войско, поляки рады — не рады, а взялись бы за сабли. А чтоб вы этому поверили, то вот вам королевская привилегия на постройку чаек для войны. Нам дали и знамя и булаву и хотели меня поставить гетманом при свидетелях, которые здесь и могут поручиться, что я правду говорю. Я, однако, не принял гетманства… По-моему, братья, пока эти письма у нас в руках, нужно выбрать послов к татарам и объявить, что замышляет король, да и посоветовать им: пусть нам пособляют, коли хотят покоя, а не согласятся, так мы им войну объявим, так им и скажем.
Соединимся, братья, — сказал далее Хмельницкий, — восстанем за веру православную, восстановим свободу народа нашего и будем единодушны. На это святое дело нас благословил почивший в бозе митрополит Петро Могила. Вечная ему память!
Все дружно повторили последние слова.
На этом совещании Хмельницкий впервые открыто изложил план выступления против шляхетских войск. Он связывал его с походом молодого Александра Конецпольского против татар на понизовье Днепра в октябре 1647 года. Перейдя Днепр на Бургунской переправе (ниже современной Каховки), Конецпольский думал пограбить здесь в степи татарские улусы. Его войско численностью в 2500 человек состояло из личных хоругвей[37] разных панов. В это же время реестровые под начальством комиссара Шемберга совместно с польскими жолнерами укрылись в лесу под Лебедином, чтобы защитить кордон от нападения татар. Польские силы были разделены, и Хмельницкий решил использовать это для начала восстания. Реестровые казаки из-под Лебедина должны были по данному знаку двинуться на польские части, которые находились рядом с ними, и, разгромив их, захватить пушки и знамена Запорожского Войска и создать ядро восстания. Дальше они должны были пойти навстречу Конецпольскому и разгромить его.
Хмельницкого охотно поддержали и, приняв его план, избрали своим предводителем. Присутствующие обратились к Хмельницкому с просьбой взять на себя переговоры с татарами, уверяя, что «им не найти никого более способного для этого дела».
Не всем из присутствующих на «совещании в роще» принятое решение пришлось по душе. Еще не успели разъехаться его участники, а один из присутствующих — есаул Чигиринского реестрового полка Роман Пешта — уже был у магната Александра Конецпольского и рассказал ему обо всем, что задумали казаки, уверив его, что именно «Хмельницкий бунтует казаков». Об этом же было сообщено ставленнику магнатов казацкому комиссару Шембергу, который сразу же послал гонца к коронному гетману. Получив донесение Шемберга, Потоцкий потребовал немедленно схватить Хмельницкого и посадить под надежную охрану, а вслед за этим шло новое указание — предать его смерти.
После «совещания в роще» Хмельницкий срочно отправил во Львов своих людей с деньгами. Их спрятали в телегах с пшеном, которое якобы везли сюда для продажи. На эти деньги люди Хмельницкого должны были закупить ружья, сабли, свинец.
Тогда же он посылает на Запорожье гонца к своему другу и соратнику бывшему реестровому сотнику Федору Лютаю, который еще раньше ушел за пороги и был здесь избран кошевым атаманом. Он сообщал о назревающих событиях и просил быть готовым выступить ему на помощь. Туда же он тайно отправляет и несколько пушек.
Все это становится известным польским властям. И они принимают меры. Во Львове были задержаны телеги, которые уже возвращались назад с закупленным оружием. Не удалось переправить на Запорожье пушки.
Через некоторое время после «совещания в роще» Хмельницкий был схвачен в селе Бужине шляхтичами и брошен в тюрьму. Однако что делать с ним дальше, не знали. Александр Конецпольский, который прибыл в Крылов, где был заключен Хмельницкий, созывает совещание. Решили, что убивать его здесь небезопасно: может взбунтоваться казацкая «чернь». Лучше сделать это где-нибудь в другом месте, когда он будет на свободе. А пока пусть кто-нибудь возьмет его на поруки, чтобы не убежал. Неизвестный очевидец позже писал, что поручился за Хмельницкого «его милость пан Кричевский, полковник Войска Запорожского и приятель Хмельницкого». 7 декабря 1647 года он же сообщил Хмельницкому, что его хотят тайно «смерти предати» и ему нужно немедленно скрыться. В этот же день Хмельницкий ушел из дому.
О чем, узнав от кого-то, предупрежденный гетман коронный Потоцкий послал указ к Кречовскому, полковнику Чигиринскому, чтобы его, Хмельницкого, прибрал к рукам и до дальнейших распоряжений под арестом задержал. Однако Кречовский не только того не учинил, но еще в предостережение тот самый указ гетманский, ему письменно присланный, к нему (Хмельницкому. —
