гетмана Петра Головацкого, а от Тугай-бея — татарина Пинь-агу. Несколько дней возили выкуп. Получив около 100 тысяч злотых[73] и тканей на 500 тысяч, отошли к Замостью, где, как сообщили Хмельницкому, должен был собирать войска Вишневецкий.
Еще когда повстанческие войска находились под Пилявцами, к Хмельницкому от галицких крестьян и мещан был направлен посланец с письмом, в котором говорилось, чтобы он, «не откладывая, оказал помощь против польского тиранства». Правда, посланца тогда шляхта перехватила, письмо изъяла, а «посланца набито на кол».
Когда же освободительная армия подошла ко Львову, к гетману пришли посланцы и из сел Крехова, Гологоры, и из Тернополя, и из Замостья с одной просьбой: чтобы он «пришел чем скорее и освободил их от тиранства шляхты». Их просьбы для Хмельницкого и его побратимов были зовом парода о помощи. И они не могли не помочь ему.
Поэтому, отправляясь в новый поход, Хмельницкий оставил во Львове своего двоюродного брата Захария Хмельницкого с казаками «для спокойствия граждан»; направлены были отряды повстанческих войск и в другие города Галиции.
Наступая на Замостье, Хмельницкий приглашал с собой и Мокрского, но тот, сославшись на болезнь, которая действительно донимала его в последние дни, возвратился во Львов, заверив гетмана, что нагонит его и поедет от него послом к королю.
Но дело не терпело отлагательств, и по дороге в Замостье гетман пишет львовскому магистрату, чтобы почтенного отца Генцеля как можно скорее к нему отправили и что он очень сожалеет, что тот до сих пор во Львове и не поехал вместе с ним, «хотя должен был ехать к королю в качестве посла от него, как обещал». И Мокрский, несмотря на болезнь, сразу же выезжает к Хмельницкому.
Нагнал он его уже у Замостья.
Более сильной и удобной для обороны крепости, чем Замостье, не было во всей Польше. К тому же, в отличие от других, она была заблаговременно подготовлена к длительной обороне самим Вишневецким. Были завезены пушки и ружья, запасено вдоволь пороха. Крепость не боялась голода. Каждый житель обязан был сделать в доме запас продовольствия на полгода. Те, кто не годился в солдаты, были отправлены за Вислу.
Когда Хмельницкому донесли об этом, он задумался. В походе он осмотрел свое войско. Готовое хоть сейчас в бой против панов, оно, однако, было плохо подготовлено к осенней поре, не говоря уже о зиме. Да и бодрости в нем не было уже такой, как под Пилявцами, чувствовалась усталость. Лошадям нужен был корм, которого из-под снега не достанешь. А тут еще начались болезни.
Нужен отдых, ох как нужен!
Хмельницкий смотрел на своих соратников и думал, что им этого не скажешь. Они рвутся в бой на ляхов. А ему хватило бы выкупа, как во Львове. Идти дальше в Польшу — погубить все дело. И когда 27 октября 1648 года войска подходили к Замостью, он пишет два письма — полковнику Людвигу Вейгеру, коменданту города и начальнику немецких войск, составляющих ядро гарнизона, с приглашением присоединиться к запорожским войскам, и к шляхте и мещанам Замостья с предложением начать переговоры. И как во всех своих письмах и универсалах, он указывает, что эта война ведется не по воле казаков, а единственно по вине «князя Вишневецкого и пана коронного хорунжего Конецпольского, потому что именно они силой втянули нас в войну, и теперь мы вынуждены стоять за себя, пока у нас хватит сил… Мы больше склоняемся к миру, нежели к пролитию крови». И Хмельницкий предлагает «не воевать с нами, а добровольно заключить мир, как это сделали львовяне, а мы обещаем… немедленно отступить от города со всем Запорожским войском и ордами…».
Письма отослали с немцем, который воевал в рядах восставших, и так и прозывался Петр Немец.
Однако, спрятавшись за крепкие стены и чувствуя себя в безопасности, осажденные не приняли предложений Хмельницкого. Началась переписка. Хмельницкий сделал своей резиденцией село Лабуны, неподалеку от Замостья. Здесь он вел переписку, принимал послов из Молдавии и других государств. Отсюда он отправил в Варшаву посольство во главе с Вешняком, которое должно было просить, чтобы к Хмельницкому прислали для примирения комиссаров. Посланцы должны были везде и всюду заявлять, что казаки желают королем Яна-Казимира. Это был важный шаг. Посольство должно было предъявить правительству Речи Посполитой очень скромные требования, чтобы дезориентировать правительство относительно истинных целей казачества.
Осада Замостья продолжалась. Дважды туда отправлялся и ксендз Мокрский, но все оставалось по- прежнему. Среди старшины и в войсках назревало недовольство.
Начал все горячий и нетерпеливый обозный Чарнота. Он ходил злой по лагерю и запальчиво кричал, что гетманом овладел страх и он теперь не думает о войне.
— Как, — кричал он, размахивая в неистовстве кулаками и бросая на землю свою шапку, — мы брали в неволю гетманов, разбили все польское войско, взяли выкуп со Львова и не можем осилить такой крепости, как Замостье. Да она и минуту не выдержит нашего натиска. Но гетман не хочет, он начал ублажать поляков, ведет с ними тайные сношения и обманывает войско!
Его слушали, многие с ним соглашались. К тому же начались холода, сказывался и неурожай этого года. Войско начало испытывать недостаток в продовольствии. И Хмельницкому ничего не оставалось, как дать приказ о подготовке к штурму.
Забили в литавры, заиграли трубачи, лагерь в одно мгновение поднялся на ноги. Начали готовить гуляй-города, таскать хворост для забрасывания рва, вязать пучки соломы.
В крепости насторожились. Тревожно зазвенели колокола. Ободряемые священниками осажденные готовились к бою.
Штурм начался во второй половине дня, ближе к вечеру, с северной и восточной стороны. Закидали рвы хворостом, зажгли факелы, медленно и грозно двигались к стенам крепости гуляй-города, за которыми гарцевали на лошадях казаки, готовые не только принять бой, но и подгонять посполитых, идущих за гуляй-городами, если они струсят и подадутся назад.
Но когда восставшие с шумом, гиканьем уже приближались к крепостным стенам, их внезапно встретил такой плотный и слаженный огонь из орудий и мушкетов, какого они еще не испытывали. Он не утихал до тех пор, пока не раздробились в щепки гуляй-города и в страхе не отступили оставшиеся в живых посполитые и казаки.
Чарнота со своими штурмовал крепость с северной стороны. Здесь стена была ниже и не защищалась башнями. Сначала казакам сопутствовал успех. Они даже успели поднести и приставить к стонам штурмовые лестницы. Но поляки вовремя скопили здесь силы и отбили наступающих. Был ранен и сброшен с лестницы сам Чарнота.
Все новые приступы были также отбиты, и бой пришлось остановить. Дело довершили вооруженные отряды осажденных, которые вырвались из крепости на вылазку и неожиданно напали на отходивших казаков. Им удалось захватить триста вьючных лошадей, амуницию и даже сотника Метлу.
После этого казаки больше не предпринимали боя против осажденных, тем более что начались холодные дожди, слякоть, в войсках вспыхнула чума. Много унесла она казацких жизней, в том числе полковника Кривоноса, «первого полковника Хмельницкого», который «лядскую славу загнал под лаву». Войско тяжело переживало смерть любимого командира.
5 ноября 1648 года, чтобы подтвердить свое мнение относительно короля, Хмельницкий посылает в Варшаву Андрея Мокрского и своего двоюродного брата Захария Хмельницкого. Они везли Яну-Казимиру письмо, в котором высказывалось желание видеть польским королем именно его.
Хмельницкий, как всегда, был дипломатичен и обосновал в письме действия восставших и даже их приход на западноукраинские земли единственно желанием поддержать королевича в его стремлении занять престол. «А важнее всего, — писал он, — о чем мы узнали от пленных из разгромленного кварцяного войска, что Речь Посполитая не хочет, чтобы ваша королевская милость, наш милостивый пан и защитник, был королем. Видя, что желают другого короля, мы преднамеренно выступили со всем войском Запорожским, верными слугами вашей королевской милости, желая, чтобы по воле вашей королевской милости, нашего милостивого пана, уже больше не было этих некоронованных короликов (т. е. магнатов. —
