— Я так не говорил, — пожал плечами он.
Их путь пролегал над свинцовым морем, скованным льдом.
Сначала Кейро пустил коня в галоп, крича от радости, опьянённый свободой и скоростью. Но продолжать в том же духе было опасно, дорога стала сырой и скользкой от проступавшей из-подо льда воды. Мгла сгустилась, и Аттии чудилось, что они мчатся сквозь облака, за которыми время от времени виднелись призрачные очертания — возможно, островов или холмов.
В конце концов лошадь устала настолько, что едва могла нести всадников. Прошло ещё часа три, Аттия очнулась от дремоты и заметила, что ледяное море осталось позади. Туман вокруг них расползался клочьями, сквозь дыры стали видны ощетинившиеся острыми шипами заросли кактусов и алоэ выше человеческого роста. Тропа вела вглубь зарослей, растения по обеим сторонам корчились и потрескивали, курясь чёрным дымом, как если бы Инкарцерон прожёг эту дорожку минуту назад.
— Неужели он хочет, чтобы мы тут заблудились? — пробурчал Кейро.
Они спешились и устроили не слишком уютный лагерь на краю экзотического леса. Аттия внимательно осмотрелась. В нос ударил запах гари; обожжённую почву устилали останки металлических листьев.
Хотя оба не обмолвились ни словом, она видела, что Кейро с опаской оглядывает подлесок. Словно насмехаясь над ними, в этот самый момент Тюрьма отключила огни.
Еды осталось мало: чуть-чуть сушёного мяса и немного сыра — Аттия срезала с него плесень — да пара яблок из запасов Рикса, которые Аттия прихватила для лошади.
— Ты чокнутый похуже Рикса, — не переставая жевать, заметила Аттия.
— Да ну?
— Кейро, только полоумный пойдёт на сделку с Инкарцероном! Он никогда не позволит тебе совершить Побег, а уж если мы принесём ему Перчатку…
— Не твоя забота. — Он выбросил огрызок яблока, улёгся и укутался одеялом.
— Нет уж, моя! — Аттия сердито уставилась ему в спину. — Кейро!
Но он не ответил. Аттии только и оставалось, что сидеть и нянчить свою злость, пока по сменившемуся ритму его дыхания она не поняла, что напарник заснул. Им бы следовало дежурить по очереди. Но Аттия настолько устала, что ей было всё равно, и, завернувшись в замызганное одеяло, она тоже уснула под голодное фырканье привязанного коня.
Ей приснился Сапфик. Он вышел из леса и присел рядом, разворошил длинной палкой тлеющие угольки костра. Она повернулась на другой бок и уставилась на него. Тёмные длинные волосы затеняли лицо ночного гостя. Одежда его была старой и изношенной.
— Свет уходит, — сказал он.
— Что?
— Разве ты не чувствуешь, как он истощается и исчезает? — Сапфик поднял на неё глаза. — Свет утекает сквозь наши пальцы.
Аттия посмотрела на его правую руку, держащую посох. Указательного пальца не было, на обрубке белели шрамы.
— Куда он уходит, Мастер? — прошептала она.
— В мечтания Тюрьмы. — Он снова разворошил угли, огонь осветил его худое напряжённое лицо. — В этом виноват только я. От меня Инкарцерон узнал, что есть путь Наружу.
— Расскажи мне! — Голос её был полон нетерпения, она поднялась и села рядом с ним. — Как ты это сделал? Как совершил Побег?
— В любой тюрьме есть брешь.
— Какая?
Он улыбнулся.
— Узкая тайная тропка. Настолько незаметная, что даже Тюрьма не догадывается о её существовании.
— Но где она? Её можно открыть Ключом, тем, что у Смотрителя?
— Ключом можно открыть лишь Портал.
И тут Аттия похолодела от страха — Сапфик вдруг размножился, распался на череду одинаковых фигур. Словно отражения в зеркалах, словно Скованные-одной-цепью.
Она в растерянности потрясла головой.
— У нас твоя Перчатка. Кейро говорит…
— Никогда не надевай это чудовище! — змеился в колючих зарослях шёпот Сапфика. — Или тебе придётся делать то, чего оно требует. Сохрани Перчатку для меня, Аттия.
Затрещал огонь. Пепел взлетел над костром. Сапфик истаял, превратился в тень и исчез.
Аттия, должно быть, снова уснула, потому что через некоторое время её разбудил лязг металла. Она села, стала наблюдать, как Кейро седлает лошадь. Хотелось рассказать про свой сон, но тот вспоминался уже с трудом. Аттия зевнула и уставилась на далёкий потолок Тюрьмы.
— Тебе не кажется, что сегодня огни светят как-то по-другому? — спросила она.
Кейро затянул подпругу.
— Что значит, по-другому?
— Слабее.
Он посмотрел на Аттию, потом задрал голову вверх. С минуту помолчал. Затем вернулся к прерванному занятию, сказав лишь:
— Наверное.
— Уверена, что слабее, — настаивала Аттия.
Огни Инкарцерона всегда были яркими, но сейчас от них осталось лишь жалкое подобие.
— Если Тюрьма делает себе тело, то тратит на это неимоверное количество энергии, вытягивая её из всех своих систем. Может быть, уже отключено не только Ледяное Крыло. И мы никого не встречаем. Тот монстр был последним. Где все?
— Не могу сказать, что это меня волнует.
— А должно бы.
— Закон подонка: не заботься ни о ком, кроме брата своего, — пожал плечами Кейро.
— Сестры.
— Не раскатывай губы, ты — явление временное.
Позже, карабкаясь позади него на коня, она спросила:
— А что будет, когда мы наконец доберёмся, туда, куда нас ведёт Инкарцерон? Просто отдашь ему Перчатку?
Она скорее почувствовала, чем услышала, как Кейро презрительно фыркнул в ворот своей вызывающей красной куртки.
— Смотри и учись, малявка.
— Ты не понимаешь. Кейро, послушай! Мы не должны ему в этом помогать!
— Даже за выход Наружу?
— Выход для тебя. А как же остальные? Что будет с ними?
— Никому в этом аду никогда не было до меня дела, — тихо произнёс Кейро, пуская коня рысью.
— А Финн?
— Даже Финну. Так чего мне о них беспокоиться? Они — не я, Аттия. Они для меня не существуют.
С ним было бесполезно спорить, но проезжая по тёмным джунглям, Аттия задумалась о том, что произойдёт, если Тюрьма прекратит свою жизнедеятельность: навеки погаснут огни, закроются люки подачи еды, исчезнет тепло. Коридоры, залы, мосты быстро и неумолимо покроются слоем льда, рассыплются проржавевшие цепи. Города замёрзнут, опустеют холодные дома, вдоль ярмарочных рядов завоет снежная позёмка, станет ядовитым сам воздух. А люди! Невозможно представить, какая наступит паника, какие страхи вырвутся на волю, какая начнётся война всех против всех — дикая, кровавая битва за выживание. Абсолютный и полный распад, гибель всего живого.
