— Идём.
Внизу тревожно гудели голоса. Войдя в зал бок о бок с Клодией, Финн отметил, что шум стих не сразу при их появлении. Слуги и горничные повернулись к ним; лакеи в напудренных париках и искусно расшитых ливреях томились в ожидании.
В центре зала размещался длинный деревянный стол. Клодия забралась сначала на скамью, а с неё на середину стола.
— Друзья!
Наступила тишина, нарушаемая лишь воркующими снаружи голубями.
— Я очень рада вернуться домой. — Клодия улыбнулась. Финн знал, чего ей это стоило. — Кое-что изменилось. Все вы слышали дворцовые новости и знаете про двух кандидатов на трон. И в какой-то момент мы… я… должна была принять решение, на чьей я стороне. — Она протянула руку, и Финн взобрался на стол рядом с ней.
— Это принц Джайлз. Наш будущий король. И мой жених. — Последняя фраза ошеломила Финна, но он постарался не подать виду.
Он серьёзно кивнул. Все уставились на него, их глаза цепко исследовали каждую деталь его потрёпанной в пути одежды, каждую чёрточку его лица. Он заставил себя держаться прямо, не дрогнуть под этими изучающими взглядами.
Нужно что-то сказать. Он собрался с мыслями и начал:
— Я благодарю вас всех за поддержку.
Но слушатели никак не отреагировали на его слова. Элис стояла возле двери, крепко сцепив руки. Ральф, находившийся около стола, сказал решительно:
— Да благословит вас господь, сударь!
Клодия, не дожидаясь продолжения, заговорила вновь:
— Королева объявила своим кандидатом Претендента. Что равноценно объявлению гражданской войны. Прошу простить меня за прямоту, но важно, чтобы все вы поняли суть происходящего здесь. Многие из вас родились и выросли в Поместье, здесь жили ваши предки. Вы служили моему отцу. Смотрителя здесь больше нет, но я говорила с ним...
Это заявление вызвало ропот.
— Он тоже на стороне этого принца? — спросил кто-то.
— Да. Отец хотел, чтобы я относилась к вам с уважением. Поэтому я говорю вам вот что. — Она сложила руки на груди и окинула слуг пристальным взглядом. — Молодые женщины и все дети немедленно покинут Поместье. Я предоставлю им вооружённую охрану до деревни, хотя особой необходимости в этом нет. Что касается мужчин и старших слуг, выбор за вами. Пожелавших уйти не станут задерживать. Протокол здесь больше не действует — говорю вам это как равным. Вам решать. — Она сделала паузу, но тишину никто не нарушил, поэтому она закончила: — Сбор во внутреннем дворе в полдень; люди капитана Сомса позаботятся о вас. Желаю вам всего хорошего.
— Но миледи, — послышался чей-то голос. — А как же вы?
У самой стены стоял мальчик.
Клодия улыбнулась ему.
— Привет, Джоб. Мы останемся. Финн и я используем… механизм в кабинете моего отца, для того чтобы связаться с ним в Инкарцероне. Это займёт некоторое время, но…
— А мастер Джаред, миледи? — На этот раз взволнованный девичий голос. — Где он? Он бы уж точно знал, что делать.
Раздался одобрительный гул. Клодия искоса взглянула на Финна.
— Джаред в пути, — резко сказала она. — Но мы уже знаем, как поступить. Истинный король найден, и те, кто когда-то пытался уничтожить его, не должны получить второго шанса.
Она контролировала ситуацию, но не убедила слуг в своей правоте. Финн это чувствовал. В воздухе витало тихое недовольство, невысказанные сомнения. Они знали её слишком хорошо, с самого детства. И хотя Клодия была полноправной хозяйкой, обитатели Поместья, вероятно, никогда не любили её по- настоящему. Она не могла достучаться до их сердец.
Финн взял её за руку.
— Друзья, Клодия права, предоставляя вам выбор. Я обязан ей всем. Если бы не она, я был бы уже мёртв, или того хуже — брошен обратно в ад Инкарцерона. Хотел бы я рассказать вам, что значит для меня её поддержка. Но это означало бы поведать вам всё об Инкарцероне, а я не стану этого делать, потому что не смею говорить о нём. Одна только мысль о Тюрьме причиняет мне боль.
Все напряглись: слово «Инкарцерон» прозвучало как заклинание.
Финн подпустил в голос дрожи.
— Я был ребёнком. Меня вырвали из прекрасной, мирной жизни и бросили в юдоль мучений, боли и голода. В преисподнюю, где мужчины убивают друг друга не моргнув глазом, а женщины и дети продают себя, чтобы остаться в живых. Я знаю, что такое смерть.
Я испытал на себе всю горечь нищеты. Я знаю, что такое одиночество, как оно безотрадно, как страшно бродить в лабиринте залов, полных тёмного ужаса и гулкого эха. Этому научил меня Инкарцерон. И став королём, я использую это знание. Больше не будет Протокола, не будет страха. Мы не станем жить в замкнутом мирке. Я приложу все усилия — клянусь вам в этом — и сделаю Королевство истинным раем, свободным миром для всех его жителей. И Инкарцерон тоже. Это всё, что я могу сказать вам. Всё, что могу обещать вам. Добавлю лишь, что, если мы проиграем, я скорее убью себя, чем вернусь туда.
На этот раз наступила какая-то особенная тишина. Как будто у всех сдавило горло.
И когда один из солдат взревел: «Я с вами, милорд!», то другой подхватил его слова, а затем третий, четвёртый, и внезапно весь зал наполнился шумом голосов, пока Ральф не крикнул пронзительно:
— Да хранит господь принца Джайлза!
И снова раздался рёв одобрения. Побледневший Финн улыбнулся.
Клодия наблюдала за ним, и когда их глаза встретились, она увидела в его взгляде едва заметное, но горделивое торжество.
«Кейро был прав, — подумала она. — Финн своими речами сможет проложить себе путь к короне».
Она обернулась. Сквозь толпу слуг к ней прорывался лакей, бледный и испуганный. Все умолкли при звуках его тонкого, взволнованного голоса.
— Они уже здесь, миледи. Армия королевы уже здесь.
25
Люди говорят, что в сердце Тюрьмы раскачивается огромный маятник. Или что там находится раскалённая до белизны комната, в которой жарко, как в ядре звезды. Сам же я полагаю, что если у Инкарцерона и есть сердце, то в нём царит ледяной холод, и выжить там невозможно.
Тоннель стремительно сужался. Вскоре Кейро опустился на четвереньки и пополз по мелководью, с трудом держа горящий факел. Позади Аттии, ударившись спиной о потолок, охнул Рикс. Рюкзак он теперь нёс на животе.
Кажется, воздух теплеет?
— А что если коридор станет слишком маленьким? — спросила Аттия.
— Дурацкий вопрос, — буркнул Кейро. — Тогда мы сдохнем. Вернуться назад уже не получится.
Да, действительно, всё горячее и горячее. В воздухе повисла пыль, заскрипела на зубах. От передвижения на четвереньках колени и ладони покрылись ссадинами. Коридор съёжился до размеров трубы, и теперь путники пробирались сквозь багровое марево жара.
