личико мое ненаглядное,
и на рассвете я пробужу тебя от сладкого сна,
и мы поведем с тобой ласковый, чистый разговор,
прежде чем обратиться к прозе жизни,
чтобы заработать денег на хлеб насущный,
чтобы заплатить за этот дом нашей любви,
покрасить здесь пол и стены свежей краской
и оборудовать детскую для малыша,
для нашей с тобой малышки.
Ты же знаешь, как я хочу, чтобы у меня была еще одна маленькая возлюбленная, похожая на тебя,
чтобы я мог и ей говорить:
Доброй ночи?
Ты знаешь об этом, любимая?
Доброй ночи!
Я стою коленопреклоненный перед Богом,
Бог — мой возлюбленный,
Но Он желает мне доброй ночи,
Мой возлюбленный покидает меня,
Он велит мне спать,
Отсылает меня в туманные пастбища,
Несчастье — не то слово, которым можно передать весь ужас моего горя,
Рыдание рвется из меня, глаза мои покрылись коростой.
Горе мне, Боже, мне тяжко, Боже, неужто я обречен на вечные муки?
Солнце превратилось в дождь, близь в даль, высокое в низкое, день в ночь.
Все не так, все не так.
Кто этот сладкоголосый Бог, чего хочет Он?
Он знает, что сон не прогоняет печаль, но умножает скорбь, является она вновь и вновь в полусонном мозгу, находит картины, чтоб сделать боль сильней.
И займется рассвет, и наступит новый день, но не принесет он с собой ни утешения, ни облегчения; и не станет ли каждый следующий день повторением предыдущего?
Поведет ли меня Твоя любовь, окутают ли меня сны Твои?
Дав мне пустое обещание вести меня, не покинул ли ты меня навеки, Господи?
Она ушла. Все кончено.
У тебя нет больше никого.
Хоть сон обманчивый
Утешает тебя,
И на рассвете ты увидишь,
Что рядом нет никого.
Она ушла, все кончено.
Ты одинок в своей печали.
Она ушла. Все кончено.
— Доброй ночи, боль так сладка, сердечко мое, доброй ночи.
— Доброй ночи, моя ненаглядная красавица.
— Поведет ли меня Твоя любовь, окутают ли меня сны Твои?
— Она ушла. Все кончено. Ты остался один.
Пэм стянул отросшие волосы в конский хвост. Вечерами, по пятницам, я хожу с ним на Восемьдесят девятую улицу, где Сара Блюменталь проводит службы в синагоге Эволюционного Иудаизма. Обычно там собирается человек десять — двенадцать, вдвое меньше, чем когда раввином был Джошуа Груэн.
После долгих обсуждений и споров прихожане пришли к выводу, что субботнюю службу надо изменить, сведя ее к сугубо важным и необходимым элементам. Она должна отныне состоять из шемы, объявления единственности Бога, то есть утверждения абстрактного монотеизма… кадиша, или ритуальной поминальной молитвы по мертвым, поскольку это утешает скорбящих, обновляет память об ушедшем и восстанавливает признательность… Смысл службы должен состоять в признании самой идеи субботы на основании правильного ведения службы и на возможности предаться размышлениям в состоянии свободы духа… Кроме того, по субботам следует посвящать себя изучению Торы для того, чтобы извлечь из нее побуждения к необходимости изменить структуру самой службы и со временем выработать теоретические основания развития веры.
Пэм очень любит эти вечера, да, признаться, и я, к собственному удивлению, нахожу их очаровательными. Среди прихожан встречаются разные люди: профессор сравнительного религиоведения из Колумбийского университета, молодая женщина из актерской студии, супружеская чета (оба врачи), студентка Барнард, и что самое трогательное — престарелый седовласый мужчина, которого сын на руках поднимает по лестнице в синагогу, а по вечерам, также на руках, выносит из зала.
Пэм находит, что все это весьма похоже на то, что он уже проходил, будучи студентом богословия. Что касается меня, то многие вещи я впервые узнал именно здесь. Постепенно, шаг за шагом, подвергнутые групповому анализу, первые пять книг Библии, Тора, были разбиты на собрания текстов, имеющих разное историческое происхождение. Их обозначили литерами J, Е, Р и D. В один из вечеров докторант из Гарварда обсуждал с нами работу своего выдающегося учителя Дж. Л. Кугеля, который весьма подробно разобрался в различиях между оригинальными текстами и интерпретирующими толкованиями, написанными в течение трехсот лет до составления, и в течение трехсот лет самого процесса компиляции Библии, которую мы сегодня читаем, пребывая в иллюзии, что это и есть оригинальные Писания. Библейские тексты с самого начала рассматривались как энигматические, да и как могло быть иначе, ведь они были написаны без употребления гласных и без малейшего намека на пунктуацию. Но поскольку предполагалось, что эти тексты имеют божественное происхождение и, следовательно, обладают сверхъестественным совершенством, то многочисленные ученые, священники и мудрецы древности чувствовали себя обязанными объяснить противоречия, небожественные чувства, отвратительные пассажи и отнюдь не благородные поступки благородных персонажей библейских сказаний, как и все то, что не могло служить подтверждением праведности означенных персонажей. Сделать это можно было только одним способом: истолковать тексты метафорически, символически или аллегорически, изменяя смысл добавлением знаков пунктуации, или по возможности подчеркивая нужные места с помощью синтаксических ухищрений, или
