мне приходилось ломать их тощие спины
моим сапогом,
с вертолета я мог поднять их бренные тела
на тысячу футов в синее небо,
это была не война, это была жизнь,
какова она есть,
была и всегда будет,
жизнь, какой ее дал нам Бог,
так же, как он дал нам паука-скрипача,
главного паука сатанинского царства земли.
Ты, конечно, знаешь, о пауке-скрипаче.
Он издает высокий чистый тон и плетет свою паутину
из очень толстых нитей,
похожих на струны скрипки,
паутина натягивается между деревьями —
от корня до вершины, и предназначена она
не для насекомых, а для ползучих гадов
и мелких зверей.
Человек, который случайно натыкается
на эту сеть паука-скрипача, видит,
что она выдерживает его вес, как гамак.
Тут же над его головой появляется сам паук,
мохнатая тварь с зубчатыми лапками,
он потрясающе быстро обегает человека,
опутывает его, выделяя какую-то липкую дрянь,
обжигающую кожу.
Через секунду человек, как ни старается,
не может освободиться.
Он все еще держит оружие,
но не может нажать гашетку.
Не может взять в руку нож.
Он беспомощно извивается,
пока тварь ползает по его телу —
по плечам, запястьям, по лицу и шее,
производя рекогносцировку по всем правилам военного искусства,
пока не выберет самое нежное место,
чтобы вцепиться в него своими мандибулами
и начать сосать хоботком
свою основную пищу — кровь.
Что ты сказал?
Что это совсем не похоже на пауков, которых видел ты?
Объясни это коричневым обескровленным телам,
которые я находил лежащими,
как опустошенные мешки, на лесной подстилке.
Поставят ли памятник жертвам
вьетнамских пауков-скрипачей?
Но как такое может быть?
Памятники ставят павшим на войне,
а там была не война, хотя мы, американцы,
так не думали, но жизнь объективна и неделима,
она сама раздает всем то, о чем ее просит каждый, —
от косматого мамонта до серного червя,
копошащегося в кипящем источнике
на дне самого глубокого из морей.
Если мы подумаем о множестве проявлений жизни
на этой сатанинской планете,
о разных формах ее, цветах, о навыках
и неприкрытом стремлении выжить,
то вряд ли сможем поздравить себя с тем,
что и мы такие же твари. Или сможем, дружище?
Как это происходит, спросил я.
Вопрос показался ему забавным: Так, Эверетт, вы, наверное, ожидаете, что они делают это на рассвете, в судилище. Ты стоишь по стойке «смирно», рокочут барабаны, епископ выходит вперед перед строем священников, подходит к тебе, сдергивает с груди распятие, срывает стихарь и разгибает твои пальцы.
Я так и думал.
На самом деле это просто обмен письмами. Ты сообщаешь им, что у тебя на душе, а они в ответ лишают тебя сана.
Я увижу эти письма?
Не знаю, может быть. Впрочем, почему нет? Правда, там особенно не на что смотреть.
И что вы им сообщили?
Что они и так знают то, что знаю я, что не стоит ничего выпячивать, разница в том, что для них ценность заключается в символизме, на котором строится Церковь, — это так, это он имеет свою историческую подоплеку, это система, которая работает, действует на людей. Но насколько я понимаю, этого уже недостаточно.
Вот, значит, как.
Существует комитет, в задачу которого входит попытаться отговорить меня от принятого решения. Я написал им, чтобы они не беспокоились, за что они были мне весьма благодарны… Я знаю, о чем вы думаете, Эверетт.
И о чем же?
Вы ощущаете свое превосходство, как человек, который в колледже читал Дидро и считает, что этот вопрос был решен еще в семнадцатом веке.
Я не читал Дидро в колледже.
Разве не он сказал, что религия есть незнание причин, сведенное в систему?
Он это говорил?
Кто-то это сказал… По правде сказать, я не думал, что жизнь обыкновенного гражданина столь… загадочна.
Гражданин Пембертон.
Да, к этому надо привыкнуть. Есть небольшие моменты и довольно своеобразные проблемы.
Какие, например?
Что делать с облачением. Выбросить его на помойку? Сжечь? Оставить висеть в шкафу? Упаковать? Избавиться от него? Все это не совсем правильно. Остаются еще книги. Старые, дорогие моему сердцу тексты. Я нервничаю, когда вижу, как они рядами стоят на полках, там, где они были всегда. Но это же всего только книги, почему я так их боюсь? Ведь это… мой материал.
Ваша жизнь.
Материал моей жизни. Тридцать лет жизни или около того. Я испытываю почтение к внезапным погружениям в море интеллекта. Как в… Что я сделал? В положении священника есть преимущества, которых мне будет не хватать.
