трудоголиков, который надеялся, что она станет маленькой послушной профессорской женой. «Разве это не ужасно?» — спрашивает она.
— Дэви, — ласково говорит Сара, поставив сына на ноги, — слышишь, они тебя зовут. Иди поиграй, у тебя все получится, если будешь стараться.
Мисс Уоррен с выбившимися из-под гребня прядями светло-рыжих волос, носит всегда один и тот же наряд, днем и ночью, на всех континентах: куртка цвета хаки с многочисленными карманами, рубашка, армейские штаны и высокие тяжелые ботинки со шнуровкой. На шее небрежно повязан синий железнодорожный шарф. Она курит одну за другой длинные тонкие сигареты. Мисс Уоррен высокая, плотная, сидит, согнувшись, в классической позе лотоса. Карманы ее куртки оттопырены сотовым телефоном, пейджером, сигаретами, блокнотами, органайзером и, насколько я знаю, парой гранат.
В Перу она писала о повстанцах Светлого Пути и влюбилась в одного из их командиров? Его убили в перестрелке, и националисты отрезали его член и прислали мисс Уоррен в Лиму, где она преподавала в школе… В Сицилии она готовила материал о местных бедняках, заблудилась, наткнулась на троих крестьян, которые затащили ее в амбар и по очереди изнасиловали. Каким-то образом она выбралась? Она нашла деревню и рассказала одной старухе, что с ней случилось, а эта старуха рассказала обо всем шефу местной мафии, и тот пригласил мисс Уоррен присутствовать на казни этой троицы. Интересно, приняла ли она приглашение?
Время от времени Сара Блюменталь смотрит на меня, и я читаю в ее глазах неизбежный вопрос: Действительно ли эта женщина мифоманка, какой я ее себе представляю? Я должен признать, что истории мисс Уоррен — весьма трогательная экзотика для воскресного пикника в Центральном парке. Но поскольку я слышал их не в первый раз, то у меня сложилось мнение, что они могут быть правдивыми. Отчасти недоверие возникает из-за стиля изложения. Дикция, характерная для заводской раздевалки, и живость тона заставляют думать о непоследовательности рассказов о страшных событиях. Так что истинность или лживость сказок в действительности не имеют никакого значения. В том и другом случае мисс Уоррен выключает сигнализатор тревоги.
Сейчас она рассказывает, что суперинтендант ее дома в Сохо, старый жирный тюфяк и страшный развратник, без предупреждения заходит к ней в квартиру, надеясь застать ее в нижнем белье. Как только ей выдадут лицензию на хранение оружия, она вытащит пистолет и напугает его так, что он обгадится, а если это не подействует, то она застрелит этого подонка.
Сара опускает глаза, и я понимаю, что она думает уже не об этой женщине, которую я привел с собой, а о том, какой бес меня попутал это сделать. Это хороший вопрос. Пэм затеял с мальчиками игру в салочки. Шум, смех, крик. Он пробегает между ними, петляя из стороны в сторону, чтобы они не смогли до него дотронуться… В этот безмятежный нью-йоркский день Сара должна понять, что у меня в жизни есть и другие интересы, кроме хождения за Пэмом, и что я не прочь разыграть версию моей слабости к земным мистериям. При этом я чувствую болезненный спазм в области солнечного сплетения. У меня нет никаких серьезных намерений относительно мисс Уоррен, хотя она женщина в теле, а ее аппетит вполне соответствует сексуальной саморекламе. Но сейчас я буду изо всех сил демонстрировать удовольствие, которое получаю от ее общества, особенно учитывая ту двусмысленную вежливость, к которой она принуждает религиозную парочку. Я и правда ей благодарен. Она помогла мне установить новые отношения с Томасом Пембертоном и Сарой Блюменталь. Как будто они уже давно женаты, а я, их младший брат или сын, познакомил их со своей подругой. Хотя они мне ничего не говорят, у меня такое чувство, что они скоро поженятся. Некоторое время назад Пэм попросил меня держать дистанцию, что я и собираюсь делать, даже таким саморазоблачающим и саморазрушающим способом.
Мы знаем, что есть Град Земной и Град Божий, но есть и третий град, Град Птичий. Он находится в Вальдемингомесе, на громадной мусорной свалке к северу от Мадрида. После того как вы посетили Прадо, не обойдите своим вниманием Вальдемингомес, этот великий городской птичник, населенный аистами, ястребами, цаплями, коноплянками, коршунами, галками, воронами, кондорами и гриф-индейками. Когда весь этот птичий базар взлетает в воздух и начинает со страшным шумом кружить над Вальдемингомесом, то ветер от взмахов сотен тысяч крыльев, насыщенный миазмами сернистого газа, может, как мне кажется, достичь Рима. Птицы Вальдемингомеса не улетают на зиму, да и зачем им улетать? Круглый год они остаются здесь — больше ста тридцати видов, есть даже несколько залетных тропических птичек — альбатросы, голубоногие олуши, заглянувшие полюбопытствовать, что здесь происходит. Яйца откладывают в старых контейнерах из-под биг-маков, гнезда вьют из магнитофонных лент, певчие птички вылетают из ржавых канистр, скворцы суетятся в корпусах старых телевизоров, чайки бомбят выброшенные диваны пустыми раковинами, а стаи сизых голубей, воркуя, клюют разбросанные там и сям куриные кости, которые от этого стучат, как колеса поезда на стыках, звенят, как колокольчики, и потрескивают, как колода новеньких карт. Стоит неумолчный гром и звонкий чечеточный перестук, как будто здесь собрался оркестр неутомимых темпераментных ксилофонистов. Для орнитологов вход за отдельную плату.
Я помню, что, когда мы были в воскресенье в Центральном парке, мальчики нашли под деревом укрытый слоем дерна муравейник, я присел рядом с ними на корточки и мы принялись изучать эти бесчисленные создания — рыжих муравьев, каждый из которых не больше одной восьмой дюйма в длину. Муравьи занимались важным делом — строили свой подземный город. Из отверстия в земле они проложили несколько маршрутов, тропинок, и, идя по ним в разные стороны, насекомые иногда сталкивались между собой. Тогда они останавливались, шевелили усиками-антеннами, словно никогда в жизни не видели друг друга раньше, хотя это и не так, а потом передавали друг другу какое-то зашифрованное химическими соединениями сообщение и шли дальше, каждый по своим делам, или, наоборот, один из них поворачивал в противоположную сторону, возвращаясь назад по тому же пути. Муравьи не выглядят тварями, оторванными от жизни. Может быть, у них нет мозга, но ни одно животное не ведет себя столь целенаправленно, дисциплинированно и не подчиняется такой строгой трудовой этике, все, даже — а возможно, и в особенности — матка, которая лежит под землей, недоступная для нашего наблюдения. Лишенные мозга муравьи обладают маленькими, генетически запрограммированными связями, которые позволяют им вносить свой вклад в общее благополучие. Какова бы ни была их роль в сообществе, будь они няньками, солдатами, часовыми, рабочими, все они работают для матки, охраняя и защищая этого откладывающего яйца монарха, от плодовитости которого зависит жизнь всего муравейника. Однако каждый отдельно взятый муравей за всю жизнь, вероятно, никогда не видит матку и даже ее ближайшее окружение, он совершает довольно далекие путешествия за пределы муравейника и не помнит даже тех собратьев, с которыми только что встретился. Тем не менее, глядя на них, не можешь отделаться о мысли, что они, муравей к муравью, тело к телу, не имея в своем распоряжении центрального механизма принятия общих решений, все же передают друг другу с помощью усиков инструкции, объединяющие и направляющие их коллективные ответы и реакции… они работают, как параллельные процессоры, или, если угодно, как ансамбли нейронов коры нашего головного мозга. Каждый муравей — это клетка группового мозга, в отличие от нашего он не локализован так строго, он находится где-то выше, а может быть, и вокруг них, этот невидимый мыслящий орган, сам факт существования которого они не способны осознать.
И это самые простые, самые скромные из муравьев, объяснил я детям, одомашненные муравьи Центрального парка, ручные воробьи муравьиного племени. В джунглях, тропических лесах, в вельде водятся большие муравьи; они строят из листьев мосты между деревьями, выращивают урожаи, переправляются через реки на плотах собственной конструкции, совершают переходы, ведут войны, едят мясо и очень больно кусаются. Те муравьи обладают патриотизмом и, может быть, даже самосознанием.
Потом все встало на свои места, подошли взрослые, посмотрели, что мы делаем, и посмеялись над нашими глупостями.
Но сейчас я снова задумался о невидимом муравьином органе коллективного мышления… Что будет, если мысленно проследить за хаотичным и непредсказуемым движением массы человеческих существ в теплый и солнечный воскресный день по извилистым тропинкам и дорожкам, огибающим пруды общественного городского парка? Если следить за одним человеком, одной парочкой, одной семьей или одним ребенком, то можете быть уверены, что все их действия подчинены их свободной воле и вы будете
