[4], мол, это все равно что согласиться быть дебилом до конца жизни. И она ушла из дома, начала учиться. Думаю, она связана с теми, кто убил моего отца и сжег дом Лори.
Я внезапно ощутил во рту вкус вчерашнего винограда — сладость, смешанную с удушающим дымом, — и меня замутило. Я сглотнул и сделал медленный глубокий вдох.
— Послушайте, — сказал я, — мне до сих пор не совсем ясно, что здесь происходит. Я приехал и нашел Лори без сознания, но ведь ты или кто угодно мог ей чего-то подмешать в апельсиновый сок. Дом только что сгорел, но и это может оказаться самым обычным поджогом — облитые бензином тряпки, как у нас в Нью-Йорке. — Правда, такого яростного пожара я еще никогда в жизни не видел.
Лори уставилась на меня, как на сумасшедшего.
— Да это же светлячки, мистер Фил, — сказал Эймос. — Это они начали пожар.
— Но как они могли так быстро поджечь дом?
— Их выводят специально, — пояснил Эймос. — И делают так, чтобы через час, день или неделю после того, как их поместят в лампу, они начали вырабатывать много тепла и вызвали пожар. Это то, что вы, ученые, — добавил он с плохо скрываемым презрением, — называете «генетическим выключателем». Настроенная таким образом менделевская лампа в нужный момент срабатывает и становится менделевской бомбой.
— Менделевской бомбой?
— Он ведь был генетиком? И ставил опыты на растениях гороха? А насекомые ничуть не сложнее — их легко разводить и отбирать.
— Да, Грегор Мендель… Так ты сказал, что твоя сестра Сара в этом замешана?
Он кивнул.
А я вспомнил разбитую лампу на полу ее кухни.
— Слушай, Эймос, извини за прошлое. Но ты можешь представить мне реальные доказательства? Например, тех же светлячков?
Парень задумался.
— Да, я могу отвезти вас в один амбар. Это миль пять отсюда.
Я взглянул на Лори.
— На ферме Лэппа? — спросила она.
Эймос кивнул.
— Все в порядке, — сказала она мне. — Там безопасно.
— Вот и хорошо, — согласился я. Но и машина Мо, и моя машина пропали. — А как мы туда доберемся?
— Я оставил свою коляску у друга. В четверти мили отсюда, — сообщил Эймос.
Цок, цок, цок… Я смотрел на лошадиный круп, и мне казалось, что я не умнее его — если судить по зрелости моих умозаключений. Лошади, пожары, таинственные смерти — все ингредиенты романа Джека Финнея, где действие происходит в девятнадцатом веке. Но сейчас конец двадцатого. И пока мне довелось лишь с унылой обреченностью оказываться на месте очередного ужасного события. Что ж, во всяком случае, мне удалось спасти Лори — или позволить Эймосу ее спасти. Но я обязан сделать большее — перестать просто наблюдать и рефлексировать, а перехватить инициативу, взять ее в свои руки. В конце концов, за моей спиной наука двадцатого века! Ладно, пусть она не совершенна, пусть не всемогуща. Зато она вложила в мою голову достаточно знаний, чтобы я мог противопоставить что-то всем этим бомбам и аллергенам, этим менделевским штучкам.
Прежде чем сесть в коляску Эймоса, я смог дозвониться из телефонной будки на углу в похоронное бюро и поговорить с Кориной. Впрочем, я не удивился бы, обнаружив в коляске мобильный (лошадиный?) телефон, так что сами можете судить, насколько мне запудрили мозги все эти «генетические» новости. С другой стороны, почему бы эмишам не изобрести сотовый телефон, встроенный в коляску на конской тяге?..
— Доберемся через пару минут, — пообещал Эймос, оборачиваясь с козел. На мой неискушенный взгляд горожанина, гнедой конь — а Эймос сказал, что это конь — выглядел красавцем. И вообще, поездка в конной упряжке солнечным осенним днем произвела на меня огромное впечатление, потому что была реальной жизнью, а не развлечением для туристов за пять долларов в час.
— Знаешь, я съел то, что мне предложила твоя сестра, — признался я Эймосу, вспомнив о своих тревогах. — Как думаешь, не могла ли она скормить мне тот самый медленно действующий аллерген?
— Не волнуйтесь, мы дадим вам противоядие, когда приедем к Джону Лэппу. Оно почти универсальное, — успокоил меня Эймос.
— Сара мне что-то говорила о слабых аллергенах, выпущенных на волю после войны. Они, мол, никого не убивают, но делают многих людей раздражительными и вспыльчивыми. Они ведь вполне могли стать причиной множества смертей, если причислить к таковым смертоубийства, ставшие результатами бытовых ссор.
— Вы говорите в точности как мой папа, — заметила Лори.
— Он что, тоже говорил про эти аллергены?
— Нет, он тоже произносил не «убийство», а «смертоубийство».
— А вот и ферма Джона Лэппа, — объявил Эймос.
Несмотря на осень, зелень на лугах оставалась еще сочно-зеленой. Их окружали изгороди, выглядевшие одновременно и старинными, и поразительно ухоженными. Создавалось впечатление, будто мы переместились назад во времени.
— А ты, Эймос, что думаешь об идее сестры насчет аллергенов? — спросил я.
— Не знаю. Это ее область, не моя.
Большой амбар. Внешне такой же, как и сотни других по всей Пенсильвании и Огайо. И что скрывается за стенами каждого из них — пойди узнай!
Я снова услышал слова Сары. Почему мы всегда ждем от науки технологической упаковки? Дарвин был великим ученым, а его лабораторией — весь окружающий мир. Мендель заложил основы генетики, выращивая в своем саду горох с белыми и красными цветками. А чем сад принципиально отличается от амбара? Если на то пошло, он еще менее технологичен.
Едва мы вошли, нас окутал свет — более мягкий, чем флуоресцентный, более рассеянный, чем свет ламп накаливания — возможно, нечто среднее между сепией и звездным светом. Его невозможно точно описать, если не увидишь воочию и не пропустишь его фотоны через сетчатку частичками светлого ветра.
— Светлячки, — прошептал Эймос, хотя я уже все понял. Я видел светлячков прежде, любил их в детстве, рассматривал на иллюстрациях, когда корпел над определителем насекомых Одюбона. Но такого я не встречал никогда.
— Мы используем насекомых для многих целей, не только для освещения, — сказал Эймос, подводя меня и Лори (которую держал за руку) к многоярусным деревянным клеткам, затянутым сеткой.
Я пригляделся и увидел рои насекомых — пчелы или нечто похожее, — каждый в своем отделении за марлевой перегородкой. В нескольких секциях я разглядел и пауков.
— Это наши сети, Фил, — пояснил Эймос. — Сети и паутины нашего информационного шоссе. Конечно, эти насекомые куда медлительнее и не столь многочисленны, как ваши электроны, зато они гораздо разумнее и обладают большей мотивацией, чем неживые частицы, передающие для вас информацию. Да, наши средства связи не могут сравниться по скорости и дальности с передающими телебашнями, телефонными линиями и компьютерами. Но нам это и не нужно. Нам не нужны скорость, повышенное давление и вторжение в личную жизнь, порождаемые электронами. Нам не нужны цифры, шум и хаос в эфире. Потому что наши носители информации выполняют работу, которую мы считаем важной, и выполняют безошибочно.
— И заодно они столь же смертельно опасны, — добавил я. — Во всяком случае, когда дело касается пожаров. Природа наносит ответный удар. Я снова восхитился мудростью этих людей. И этого парня. Ведь он, хоть я и не был с ним согласен по поводу преимуществ живой связи перед электрической, разбирался в теории коммуникаций не хуже любого специалиста…
