подстрекают роялисты, чтобы увеличить смуты. Да мы дальше от роялистов, чем от кого бы то ни было. Мы — истинные левеллеры и истинные республиканцы.
— А левеллеры-то, говорят, от нас открещиваются, — сказал Уиден.
— В этом их беда. Они за половинную свободу. И сражаются мечом, кровь проливают. Потому их и рассеяли. Наш мирный труд — более надежное дело.
Тонкий далекий звук трубы внезапно прорезал воздух. Он так не вязался с мирной картиной широко взрыхленного поля, с чистым росистым утром, что показался зловещим. Джерард воткнул мотыгу в землю, с тревогой взглянул на крестьянина и поспешил к лагерю.
Колония уже проснулась. Женщины хлопотали у котлов, однорукий Хогрилл, ловко зажав бревно коленями, тесал его, что-то напевая, дети собирали щепки для костров. Джерард пошел к валу, но не успел подняться наверх, как столкнулся нос к носу с Джоном.
— Мистер Уинстэнли, там к нам целая армия движется!
Джерард взбежал на вершину вала. Внизу, в долине Уэя, который обегал холм святого Георгия с запада, по дороге двигалась длинная лента войск. Головная часть ее уже свернула направо, к лондонской дороге. Отряд, человек двадцать офицеров, отделясь от колонны, поднимался на рысях прямо к лагерю. Еще несколько минут — и Джерард узнал Фэрфакса.
Белый конь остановился у подножия вала. Рядом пританцовывала небольшая лошадка с капитаном Стрэви. Он показывал рукой на Уинстэнли и что-то шептал на ухо генералу.
— Так это здесь вы работаете? — спросил Фэрфакс, отстраняясь от капитана. — Покажите ваше поле.
Джерард поклонился и пошел к полю в обход вала. Кавалькада тронулась за ним, Джон догнал и зашагал рядом.
Над бобовым полем, кое-где потоптанным и примятым, пели жаворонки. Несколько согнутых фигур стучали мотыгами по каменистой земле. Утренний ветер шевелил листву одинокого куста.
— И это все? — спросил генерал. — Сколько вас?
— Двенадцать. К полудню придут еще двое.
— Их тут бывает до четырех десятков, милорд, — поспешно сказал Стрэви. По его темному, изрытому оспинами лицу пробегало беспокойство, он покусывал усы. Крестьяне, увидя офицеров, выпрямились и несмело подошли ближе.
— А там что за гарь?
— Мы подожгли вереск, чтобы удобрить землю. На этой земле никогда ничего не росло, кроме вереска.
— Вы живете здесь или в деревне?
— Кое-кто здесь: мы построили хижины.
— А бревна откуда взяли?
— Вон из той рощи, это общинные угодья.
— Общинные не значит ничьи, — сказал Фэрфакс и мельком оглянулся на офицеров. — Общинные земли, как и все в маноре, принадлежат лорду. Здесь лорд — сэр Френсис Дрейк, кажется?
— Мы не можем с вами согласиться, — Джерард старался говорить спокойно и мягко, ища той ниточки симпатии, которая связала их с генералом в Уайтхолле. — То, что мы вскапываем, было землею лорда, но теперь король мертв, и земля его лордов вернулась к простому народу Англии.
Фэрфакс с сомнением покачал головой.
— А правду о вас говорят, — Фэрфакс посмотрел на Стрэви, — что вы заставляете односельчан работать в вашей колонии?
— Мы — заставлять?! — не выдержал Джон.
— Мы никого не принуждаем работать, — ровно, как и прежде, ответил Джерард. — Мы поступаем с другими так, как хотим, чтобы поступали с нами.
— Это все хорошо, да нет ли тут заговора? — быстро проговорил Стрэви.
Уинстэнли взглянул капитану в глаза:
— Если кто-нибудь из нас украдет ваш хлеб или скот либо повалит ваши изгороди, то пусть ваш закон наложит руку на того из нас, кто явится нарушителем.
— Почему вы говорите «ваш закон»? — спросил генерал, не удостоив Стрэви ответом. — Разве у нас не один закон и разве он не обязателен для всех?
— Мы не нуждаемся ни в каком виде правления, ибо наша земля — общая, общий и скот, и все злаки, и плоды. А раз так — зачем законы? Все принадлежит всем, каждый трудится и получает наравне с другими.
— Видите? — светлые глаза Стрэви снова забегали. — Они отрицают законы. Они отрицают собственность, священное право каждого! Это опасно для государства.
— Мы не отрицаем ваших прав. — Джерард и со Стрэви старался говорить мягко, по-дружески. — Если вы называете землю своей, изгоняете других за пределы своей ограды и желаете иметь должностных лиц и законы по чисто внешнему образцу других наций, то мы не будем против этого возражать, но свободно, без помехи, оставим вас одних.
— Вы слышите? — Стрэви избегал говорить с Уинстэнли прямо, а все время обращался к Фэрфаксу. — Они не хотят работать на лордов. Это бунт, вы понимаете?
В глазах генерала мелькнуло презрение.
— Но я слышал, эта земля бесплодна, — снова обратился он к Уинстэнли. — Никто на ней не сеял. А если у вас ничего не взойдет?
Джерард широко улыбнулся.
— Это нас не смущает. Мы будем трудиться своими руками так усердно, как только можем. А успех — он всегда от бога. Он обещал сделать скудные земли плодоносными. Может, он нас и избрал для того, чтобы явить миру свою славу. А всходы уже есть. Смотрите, здесь взошли бобы, там — ячмень. Правда, их потоптали, — нам завидуют…
— Завидуют? — Фэрфакс смотрел на его убогую одежду, на грубые стоптанные башмаки.
— Ну да, — сказал Джерард. — Они не верят, что на земле можно жить по справедливости. И их трудно убедить. Правда, кое-кто уже смягчился. И другие вслед за ними поймут, что мы их не обидим. Они увидят, что их ярость была безумием, и перестанут бодаться рогами, словно животные. А земля эта скоро принесет плоды, и труд наш будет увенчан, какими бы презренными мы ни казались.
Стрэви повернул коня боком к Уинстэнли и Джону, как бы отказавшись принимать их в расчет, и сказал Фэрфаксу:
— Вы видите? Они или сумасшедшие, или что-то замышляют. Да что разговаривать! Прикажите — я их мигом…
Взгляд генерала, обратившийся к нему, выразил столько холодного, брезгливого гнева, что Стрэви стушевался. Он подался назад, лошадка его затанцевала за спинами офицеров.
— Я надеюсь, — сказал генерал громко, как бы говоря речь перед многими слушателями, — что ваши действия не нанесут ущерба ни владельцам этого манора, ни спокойствию и безопасности Республики. Лучше всего вам, для вашего собственного благополучия, разойтись по домам и вернуться к обычным занятиям. Но если вы настаиваете и если, повторяю, все ваши действия будут и впредь носить мирный характер, что мы усматриваем в них теперь, то Армия Республики не причинит вам вреда. Мы оставляем вас на попечение джентри вашего графства и закона страны.
Он тронул уздечку коня, развернул его и не спеша поехал прочь от лагеря, к видневшейся внизу колонне. Офицеры двинулись вслед, и скоро топот копыт перестал слышаться на холме.
— За что они нас так ненавидят? — спросил Джон. Уинстэнли взглянул на него серьезно.
— Генерал, мне кажется, не ненавидит.
— Я не о генерале. Об этом Стрэви… Помните, он тогда в церкви пришел вас арестовать?
— Они не могут понять… — сказал Джерард задумчиво. — Их с детства учили совсем другому. Тот, кто не держится за свое, кто хочет дать больше, чем взять, — непонятен и потому ненавистен. Впрочем, что касается Стрэви, здесь, я думаю, другое. Ему не терпится проявить власть…
Вечером на холме собралось много народу. Все сидели на поляне вокруг потухающего костра. Джерард только что прочел им, что пишут о них в газетах.
