на несколько часов покидать колхоз. Если я не вернусь вовремя, могут быть большие неприятности.
Я понял его, и мы расстались.
С сожалением я посмотрел вслед моему приятелю из детдома №6, который когда?то был героем советских пионеров, а теперь превратился в оборванного пастуха. Раньше его принимали в Кремле, а теперь он боялся бригадира маленького колхоза в северном Казахстане.
Впоследствии я несколько раз пытался разыскать его, но все мои усилия были напрасны. Знаменитый Губерт «в стране чудес» затерялся окончательно.
Полгода я пробыл в Карагандинском учительском институте. Лишь в конце мая 1942 года мне удалось осуществить первоначально намеченное путешествие в Алма–Ату для посещения моего института, который был туда эвакуирован.
Я едва ли бы поехал, если бы предвидел, что меня ожидало. Мне предстояло проехать пятьсот километров на поезде через «голодную степь» в Балхаш — новый город, возникший вблизи одного из самых крупных медных рудников Советского Союза. Затем мне суждено было совершить путешествие по озеру Балхаш — при этом наше судно попало на мель, запасы продовольствия кончились и я был близок к голодной смерти. Наконец, мы добрались до Карашагана — маленького местечка на юго–восточном берегу озера Балхаш — оттуда, на переполненном грузовике и при палящем зное, мы ехали через пустыню Сары– Ишик–Отрау до станции Лепсы на железнодорожной линии Турксиба, всего в ста километрах от китайской границы. Когда же я, наконец, на десятый день путешествия прибыл в Алма–Ату, выяснилось, что институт уже переполнен и что больше никого не принимают. И снова — длительное путешествие из Алма–Аты по знаменитому Турксибу, на этот раз в северном направлении — в Новосибирск, где я был вынужден жить на каменном полу вокзала среди тысяч других пассажиров. Мое питание состояло из 300 граммов тяжелого сырого хлеба в день. Лишь неделю спустя я смог отправиться дальше — в Петропавловск, и через Петропавловск я доехал, через тридцать три дня с начала путешествия, снова до Караганды.
Цель, которую я себе ставил, я не достиг. Тем не менее, я никогда не раскаивался в том, что в самый разгар войны совершил такую поездку через Казахстан и Сибирь. За этот месяц я больше посмотрел и узнал о Советском Союзе, чем за несколько лет, проведенных в Москве.
Эта поездка подтвердила некоторые мои догадки и укрепила во мне то, что я начал понимать уже раньше. Я повидал огромные заводы, с помощью которых отсталая аграрная страна превращалась в промышленную державу, но одновременно я увидел, что для людей на этих огромных предприятиях не делается ничего или очень мало.
Я лишний раз имел возможность убедиться в той огромной разнице, которая существовала между привилегированными директорами, администраторами, инженерами и некоторыми рабочими– стахановцами, с одной стороны, и массой простых рабочих, с другой.
Я посмотрел Турксиб, эту длинную железнодорожную линию из Туркестана в Сибирь, но я видел, одновременно, неописуемую нищету населения времен войны. Советская пропаганда старалась и старается объяснить те лишения, которые вынужден был терпеть народ во время войны, сваливая всю вину на нацистскую систему и развязанную Гитлером войну. С другой стороны, в некоторых записках немецких военнопленных нищета населения приписывается исключительно советской системе, без учета положения военного времени.
Мне кажется, что правда находится, примерно, посередине. Несомненно, что условия войны значительно увеличили нищету населения. Но и до войны люди жили совершенно не так, как могли бы жить при условии, если бы лишь малая часть той энергии, которую направляли на постройку огромных промышленных сооружений и на обеспечение привилегий небольшой кучки избранных людей, была направлена на благо трудящихся.
Во время моего путешествия меня всякий раз поражало дружелюбие советского населения, его готовность помочь другому человеку. Конечно, и в Советском Союзе встречаются, как и в любой стране, жестокие люди и эгоисты, но большинство мужественно переносит свою судьбу и помогает тем, кто нуждается больше них. Во время этой поездки я еще сильнее, чем раньше, проникся симпатией и уважением к людям, живущим в Советском Союзе. Мне кажется особенно важным подчеркнуть это именно сегодня, ибо, к сожалению, на Западе немало таких людей, которые совершенно несправедливо переносят свое отрицательное отношение к советской системе на население Советского Союза.
Меня всякий раз потрясает, когда я встречаюсь с людьми, которые свысока смотрят на «русских» только потому, что они порой вначале бывают несколько беспомощны перед некоторыми достижениями западной цивилизации. Очевидно при этом забывают, что эти люди обладают в значительной мере качествами, которые должны были бы внушать уважение людям на Западе.
В конце июня 1942 года я снова вернулся в Караганду. Куда же теперь идти? В учительский институт? Но ведь там я уже заявил о моем уходе.
Поэтому я решил, для начала, явиться к моим друзьям в областном комитете МОПРа. Секретарша МОПРа удивилась, увидев меня снова.
— Что же, товарищ Леонгард, не вышло дело в Алма–Ате?
Я печально кивнул ей в ответ.
— Хотите теперь остаться в Караганде?
— Да, я думаю, что это будет лучше всего.
— Какое удачное совпадение. Мы получили согласие на новое кадровое место для инструктора МОПРа на Карагандинский район. Этот инструктор должен специально заняться политэмигрантами. Уже предлагали взять вас на эго место, но, к сожалению, вы были в отъезде. А теперь я сразу предложу обкому партии назначить вас.
Я был еще совершенно подавлен путешествием. Передо мной вставали виды озера Балхаш, голод на судне, ночной поход через пустыню, Карашаган, путешествие в Лепсы, отчаяние, которое я испытал в учреждениях прекрасного города Алма–Ата, Турксиб, дни проведенные на вокзале в Новосибирске и жуткое возвращение в переполненном поезде.
Я задержался с ответом и, очевидно, секретарша МОПРа неверно поняла мое молчание. Она думала, что я колеблюсь.
— Как инструктор, вы будете обсуждать все дела со мной, и, в случае моей отлучки, будете меня заменять. Жалование будет составлять 500 рублей в месяц и мы будем искать вам жилье.
Только тогда я понял, что мне предлагали. Я радостно согласился.
Уже на следующий день я получил ответ: «Обком согласен с вашим назначением и для вас имеется жилье».
Секретарша повела меня по проспекту Ленина, где мы остановились перед красивым, новым четырехэтажным домом.
— Это здесь.
Меня привели в большую кухню. К кухне была пристроена маленькая, боковая комната, в которой было достаточно места для кровати, стула и маленького ночного столика.
Сегодня мне такое жилье показалось бы убогим. Но тогда оно вызвало во мне чувство радостного удивления. До того времени я никогда не жил в Советском Союзе в комнате. В московском студенческом общежитии мы всегда вдвоем или втроем. В Карагандинском учительском институте нас было около 20 человек в комнате. Во время моих путешествий я был счастлив найти место в каком?нибудь помещении, где люди спали вповалку. И вдруг мне предоставили одному отдельную кухонную нишу? Через два дня началась моя работа «инструктора» Карагандинского областного комитета МОПРа.
— Так вот, товарищ Леонгард, там ваш письменный стол. Он, правда, немного мал, но авось его вам хватит. Я уже положила вам все дела, может быть вы их для начала прочтете.
Я все еще был не совсем уверен:
— В чем же будет, собственно, моя работа?
— Вы будете опекать немецких политэмигрантов Карагандинской области.
Она передала мне список 58 немецких эмигрантов. В нем были указаны возраст, место рождения и адреса мест работы. Кроме того, я получил папку, в которой находились копии выданных удостоверений и имевшей до сих пор место переписки.
