Большинству из нас это показалось все же слишком. Напряженно впивались мы глазами в Михайлова, но и на этот раз он ничего не сказал. Он молчал. Наконец, выступила Эмми, девушка, столь хорошо умевшая составлять «народные комитеты». Она лукаво улыбнулась:
— Я думаю, не нужно было останавливаться ни на том, ни на другом решении. Можно было бы сделать следующее; с одной стороны издать официальную правительственную прокламацию и дружески приветствовать наступающие войска Гоминдана; но тут же распространить листовки среди рабочих, в которых бы они предупреждались о предстоящей измене Чан Кай–ши и призывались сохранять бдительность, никоим образом не выпускать из рук оружия потому, что оно может быть потребуется для предстоящего расчета.
Сперва Михайлов устремил на нее взгляд. Затем, медленно, взвешивая слова, но довольно резко, он произнес:
— Последнее предложение неприемлемо. В описываемом случае речь идет не о вопросе тактики, но о вопросе стратегической ориентировки и товарищ Штерн должна была бы знать разницу[6].
Дискуссия на этом еще не закончилась. Один за другим выступили почти все студенты нашей группы. Но ничего существенно нового они не внесли. Предлагались лишь варианты двух первых решений.
Немного спустя Михайлов встал:
— Я привел вам пример не столько по своему свободному выбору, сколько для того, чтобы показать, как иногда бывает трудно принять политическое решение. Возможно, тому или иному из вас придется со временем принимать самостоятельные политические решения. История это не только история. Если вы учите историю, то пытайтесь вжиться в обстановку, развивайте ваши способности принимать решения.
Наконец он перешел к тому, чего мы так напряженно ждали — к указанию, какое же решение правильно. К удивлению большинства из нас он заявил:
— Товарищи, второй выступавший в основном был прав. Общий политический союз важнее судеб единичных решений. Даже, когда союз в опасности, его никогда, ни при каких условиях нельзя разрывать первыми. Даже ценой риска частичных поражений и жертв нельзя никоим образом терять из вида стратегическую цель единства, так как на большом протяжении времени оно принесет для партии положительные результаты, если не мы, а другие отпадут от существующего единого фронта.
Так гласил Михайловский ответ в конце 1942 года соответственно объявленной тогда стратегической линии. Но все же не совсем уверен: гласил ли бы он также несколь–кими годами позже?
Борьба с «сектантством» проводилась не только на семинарских занятиях на тему о далеком Китае 1927 года; спустя несколько недель она дала себя знать в одном насущном вопросе современности.
Неожиданно была назначена чрезвычайная лекция для всей школы, что всегда указывало на значительное событие. Михайлов прочел доклад против сектантства. Хотя эта тема, поистине, не была новой для нас, мы чуяли что?то необычное.
Нас недолго держали в мучительном напряжении. Внезапно Михайлов повысил голос:
— Я подчеркиваю это потому, что здесь, в нашей школе, мы всего несколько дней тому назад имели случай, показавший нам, что сектантство еще далеко не преодолено; случай настолько серьезный, что мы им должны заняться всей школой.
Всеобщее напряжение. Каждый знал, что теперь последует главное. Михайлов ждал, пока последний переводчик за последним столом не закончит своей работы.
Лишь затем он продолжил:
— Сектантство зашло в итальянской группе так далеко, что были допущены серьезные политические ошибки. На одном семинаре один член итальянской группы заявил, что уже сейчас пришло время дать указания итальянским партизанам находить верные тайники для оружия, чтобы в случае освобождения Италии англо–американскими войсками это оружие не попало бы в руки англичан или американцев.
Многие из нас были изумлены, так как подобная дискуссия казалась нам тогда музыкой далекого будущего. Советские части еще стояли под Сталинградом; союзные войска только что высадились в Северной Африке, а итальянская партизанская борьба еще не начиналась.
Однако случай в итальянской группе был принят Михайловым весьма всерьез:
— Самая большая опасность, стоящая перед нами, это сектантство, отрыв от патриотических сил, опасность изоляции партии. Исходя из этого, подобные высказывания нужно строжайше осудить, ибо они вбивают клин в единый антифашистский боевой фронт. Они ослабляют антифашистскую борьбу и объективно означают поддержку фашизма. Тот, кто считает, что итальянские партизаны должны прятать оружие от союзников Советского Союза, тот делает не что иное, как оказывает услугу Гитлеру.
Однако, примерно шесть лет спустя, за товарищами, обвиненными в «профашизме» была признана свыше правота их взглядов. В сентябре 1947 года на учредительном съезде Информационного бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформа) итальянской компартии было поставлено на вид как раз то, что она не спрятала оружие, а выполнила московские приказы.
С разборкой и сборкой автоматов, с организованным изучением немецких народных песен, с последствиями «критики и самокритики» и с борьбой против «сектантства» пришел для нас к концу 1942 год.
Лишь несколько дней отделяло нас от Нового Года. Было объявлено, что канун Нового Года будет праздноваться раздельно, по национальным группам. К тому же я случайно слышал, как Пауль Вандель нашим старшим товарищам говорил что?то об «организации новогодней встречи». Было нетрудно себе представить, во что выльется наше «празднество».
Сила моего воображения оказалась, однако, недостаточной.
Вечером в канун Нового Года мы в обычное время собрались в нашей скудной и холодной учебной комнате. Все было в точности так, как на любом семинаре. По случаю торжественного Дня лишь столы были несколько иначе поставлены и покрыты скатертями. Кроме того, мы получили компот из тыквы, распределенный между членами группы, девушки заварили чай; спиртные напитки были строжайше запрещены. Несмотря на казенную обстановку учебной комнаты и несколько странный «праздник» с компотом из тыквы и чаем, быстро создалось веселое настроение, бывшее однако неорганизованным; долго держаться оно, поэтому, не должно было.
— Я думаю, мы сейчас можем начать наш уютный вечер. Товарищи могут сесть за стол.
Мы послушно расселись, причем чувствовали себя почти, как на семинаре.
Организованная встреча Нового Года протекала планомерно.
Вандель сделал знак одному старшему товарищу, тот встал и прочел (кстати, не совсем складное) революционное боевое стихотворение. После чего он сел.
Вандель снова подал знак. Второй товарищ начал читать выдержки из книги.
Теперь уже царила атмосфера не семинара; наступила тишина, как во время лекции. Уже чувствовалась потребность делать заметки, и можно было почти с сожалением отметить отсутствие бумаги и карандашей.
После того, как второй кончил, встал третий, — на этот раз вновь со стихотворением.
Вдруг случилось нечто непредвиденное: открылась дверь. Товарищ, читавший стихи, поперхнулся.
Мы не верили своим глазам. Наш школьный директор Михайлов, напевая и приплясывая очутился в комнате. Изумленно взглянул он на нас, истуканов, важно восседавших вокруг стола. Мы же со своей стороны, как остолбеневшие, глазели на подпрыгивающего и приплясывающего директора. Первым, кто спохватился, был сам Михайлов. Оглядев нас и угощенье, он сделал серьезное лицо (что, очевидно, для немецкой группы в канун Нового Года было необходимым), подсел к столу и молча наблюдал за тем, что происходит.
Между тем, декламировавший товарищ оправился от своего шока и вновь стал читать стихи. Хотя мы уже были очень дисциплинированы, нам все же не вполне удавалось следить за содержанием. К счастью он скоро кончил.
Теперь никто уж не знал, что будет дальше.
По всей вероятности, Вандель мобилизовал еще кое–кого из ванек–встанек; все было запланировано,
