— Так вот, скажите ей, что я хочу её видеть. Я знаю, жить мне осталось совсем немного. Не спорьте, не надо меня уговаривать. Пусть она придёт ко мне…
Обеспокоенная, встревоженная Сью появилась через несколько минут. Весь её вид говорил, что она пр! готовилась к отпору. Старик слабо улыбнулся.
— Садись внучка… И не бойся меня…
Сью села.
— Ты вышла замуж?
Сью утвердительно кивнула.
— За своего скрипача?
Сью снова кивнула и резко вскинула голову. Старик снова улыбнулся:
— Не бойся… Я не стану тебя ругать… Видпо, в этом — твоё счастье… — мистер Джошуа говорил с большими паузами. — Только не оставайся здесь… Улетай с ними… Я видел Землю… Тебе там будет хорошо…
Удивлённая Сью во все глаза смотрела на деда.
— Наш предок, Сью… Джошуа Первый… Он обманул нас… Обокрал… Своих потомков… Земля — такая красивая, радостная… А он нас — сюда…
Впервые за все время Сью раскрыла рот:
— Как, дедушка! Разве нас не Бог перенёс сюда?
— Мы все, старшие Пендергасты… И я, и мой отец, и наш дед… Все, кто бывал там… Мы все знали… Бог такого не может… Бог — выдумка, чтобы держать людей в повиновении… Бога не бойся… Бойся людей, прикрывающихся его именем…
Сью упала на колени около его кровати, сунулась ему головой под мышку, как когда-то, когда была совсем маленькой и — расплакалась.
— Не плачь, внучка… Пусть тебе будет счастье… — утешал её дед. — Поиграй мне… Ты так и не сыграла мне свой подарок ко дню рождения… Сыграй сейчас… Можешь со своим Джо… А лучше сама… Мне тяжело привыкнуть… И незачем…
Сью вылетела в коридор. Несмотря на слабые протесты Юсики, в течение нескольких минут в госпитальный отсек вкатили пианино. Сью положила свои пальцы на клавиши.
Мистер Джошуа лежал все, так же на спине, вперив взгляд в потолок. Первое время Сью ещё время от времени поглядывала на деда: понравится ли ему? Он лежал и улыбался. Значит, понравилось.
Постепенно мелодия захватила её. Это была совсем не та, полная горечи и гнева, мелодия, с которой началась её любовь. И не та детски беспомощная вещица, которую она готовила к дню рождения деда. Это была новая мелодия, родившаяся уже здесь на «Пасионарии». Это была песнь радости и счастья, гимн любви и человечности. Но вот прозвучали Последние аккорды. Сью повернулась к деду:
— Ну как, дедушка, нравится? Дедушка!
Мистер Джошуа Пендергаст Одиннадцатый не дышал. Он так и умер улыбаясь.
Так закончился на Терре двухсотлетний период истории, который потом историки всех миров единодушно назовут «Эра Пендергастов».
ОДИН ДЕНЬ В ЛИТЛ-ВИЛИДЖ
Андрею очень хотелось жить как можно ближе к «Пасионарии», и поэтому они поселились в Литл-Вилидж — маленьком посёлке в предгорьях Большого Хребта. В то время он действительно оправдывал своё назначение — в нем едва ли насчитывалось более двух тысяч жителей.
1
Несмотря на то, что они прожили в этом посёлке уже больше месяца, Джейн и Теодор все ещё держались особняком. Может быть причиной этому послужило то, что ближайшие их соседи — молодая пара: космонавт с «Пасионарии» и врач-террианка, были сильно заняты друг другом и не искали общения. Может быть потому, что в посёлке появилась ещё одна пришлая семья — семья бывших плантаторов Этвудов, с которыми обоим вовсе не хотелось встречаться. Во всяком случае, все свободное время оба старались проводить дома.
Небольшой четырехкомнатный домик, собранный соседями к их приезду (такова уж была традиция, сложившаяся на Терре), вполне устраивал их по размерам. Маленький садик, окружавший его, давал достаточно простора для самодеятельности. Каждый вечер они возились на этих грядках с цветами или хлопотали около молоденьких котиков и деревьев, которые со временем должны были полностью закрыть дом зеленой стеной.
Совсем иначе чувствовали себя обе девочки. Они уже успели познакомиться со всеми ближайшими соседями, были желанными гостями и в доме «тёти Вайлит», и в доме «дяди Большого Билла». Далеко ходить они боялись, да и в доме Большого Билла, полном детей, они нашли себе товарищей для игр и потому больше никуда не стремились.
Может быть причиной этого отчуждения послужило ещё и то, что на работе, в повседневном труде, ни Джейн, ни Теодор почти не сталкивались с остальными жителями Литл-Вилидж. Они твёрдо заняли поселковый Дом Питания. Уже во многих других посёлках повара готовили блюда по рецептам «дядюшки Теодора», а они сами и не подозревали о такой популярности их искусства.
Месяцы, проведённые на «Пасионарии», не прошли для них даром. Джейн уже не чувствовала себя преступницей, которая должна всего опасаться. Теодор тоже избавился от чувства вины перед всеми окружающими, которое он ощущал вначале. Но все-таки осталось ещё какое-то внутреннее, подсознательное, не всегда передаваемое словами ощущение, которое испытывает человек, воспитанный в среде угнетённой, при переходе в общество людей, выросших свободными. Чувство какой-то неполноценности, ощущение, что ты — не такой, как все остальные.
Не менее тяжело оба ощущали разницу в культурном уровне. Особенно остро это чувствовалось на «Пасионарии». Здесь, в посёлке, это ощущение несколько притупилось. Именно этот посёлок им посоветовал Большой Билл — единственный человек из всех терриан, которого они хоть немного знали. Не менее важной причиной была учёба девочек. Они многое постигли на «Пасионарии». Но это все были отрывочные знания, а Большой Билл, да и Тойво, и Сурен, которым Джейн всецело доверяла, все время говорили, что «девочкам нужны систематические знания (что это такое, Джейн представляла себе очень смутно), а дать их может только школа».
И вот, наконец, этот важный день наступил. Всю ночь семья спала очень плохо. Девочки попеременно просыпались: они все боялись опоздать. То Теодору, го Джейн приходилось подниматься и успокаивать их. А под утро они вдруг так разоспались, что встали с большим трудом.
Казалось, суматоха заполнила весь дом.
— Мама, я уже не хочу больше есть! Пойдём скорее, а то опоздаем!
— Пока ты все не съешь, ты никуда не пойдёшь!
— Мама, у меня платье помялось!
— Мама, а где мои туфельки!
— Ну что вы все без конца: мама да мама? Теодор, найди ей туфельки. Что за растерёхи!
И в довершение всего Теодор сел на банты Бесс, приготовленные с вечера. Последовали слезы, Джейн вышла из себя, Теодор с виноватым видом кинулся подглаживать ленты и, конечно же, припалил их утюгом. Джейн не выдержала:
— Вот что, больше моего терпения нет! Забирай Энн и идите в школу. А мы придём чуть позже. Сейчас я приготовлю новые банты, и мы выходим. И идите, ради бога, потому что вы все мне только мешаете!
Джейн достала новые ленты, стала гладить, завязывать бант. Бесс же все время канючила:
— Мама, ну скорее, мы опоздаем…
В результате всего ей ещё и попало, а потом пришлось умываться и приводить себя в порядок…
Конечно же, они опоздали! На площадке перед школой не было никого — ни детей, ни взрослых. Только на крыльце сидела большая девочка, лет десяти, одетая в синее платье в белый горошек, и горько-горько плакала, уткнув лицо в колени. Громадные банты того же цвета, что и платье, свешивались вперёд, полностью закрывая руки, которыми она прикрывала своё заплаканное личико.
Джейн остановилась в недоумении. Бесс, которой в доме Большого Билла уже рассказывали про школу, вырвала у неё свою руку, подошла к девочке и сказала, пытаясь заглянуть ей снизу в лицо:
