перехватил дисраптер и стал углубляться в Лабиринт. Он осматривал стены и пол на предмет неожиданных ловушек и подвохов, но постепенно понял, что Лабиринт не станет действовать так грубо. Сначала Оуэн поворачивал только налево, потом решил сменить направление, но в конце концов стал идти наугад, подчиняясь неосознанному внутреннему чувству.
Время шло, а у него не было ни малейшего представления, как далеко он проник или каковы приблизительные размеры Лабиринта. Он не думал уже ни об имперском звездолете, ни о том, с какой целью шагнул в Лабиринт. В сознании были только стальные стены и замысловатые повороты дорожки, неумолимо ведущей к роковой развязке. Порой ему казалось, что он ощущает чье-то дыхание, медленное и ровное, охватывающее его, как теплый морской бриз. Иногда оно сопровождалось глухими ритмичными звуками, напоминавшими биение огромного сердца. И то и другое не было явью, и Оуэн знал это. Просто его разум пытался истолковать непонятные импульсы в привычных образах. Чувство, что за ним наблюдают, становилось все сильнее, к нему добавилось еще какое-то странное ощущение. Оно сводилось к пониманию того, что Лабиринт был живым существом, чутко реагировавшим на присутствие человека. Оуэн не ощущал себя подопытной крысой или антителом, попавшим в чужую кровь. Скорее, он был последним членом некоего уравнения, которое без него не поддавалось решению. Он убрал дисраптер и меч и, повинуясь неведомому инстинкту, пошел вперед. Он стал видеть лица и слышать голоса; разноцветные пятна, звуки, образы прошлого стали накатываться на него мягкими волнами, методично и неумолимо.
Он вновь пережил первую встречу с вольфлином — полузверем-получеловеком, созданным, а потом отвергнутым людьми, потому что он превзошел их ожидания. Оуэн никогда не смог бы отвергнуть свое дитя. Он всегда хотел иметь детей, но знал, что не станет для них хорошим отцом. Он не хотел бы повторять опыт, когда при слове «отец» вспоминался вечно отсутствующий властный вельможа.
В его сознании возникла первая встреча с Жилем. Его легендарный предок стоял в столбе света, как застывшее в янтаре насекомое. Он и превзошел, и обманул ожидания Оуэна. Великий воин, чей боевой дух закаляли с детства, — и усталый старик в засаленной меховой куртке, обвиненный в массовых убийствах и отчаянно цепляющийся за кодекс чести своего клана.
Искатель вновь проложил путь через джунгли Шандрэйкора, бурлившие жизнью, которая, как в кошмарном сне, тянула к нему когтистые лапы. Он вновь рубил мечом и жег дисраптером, сражался, потому что другого выхода не было. Он не мог обратиться в бегство, когда его помощь была нужна друзьям.
Назад, назад… Он опять ощутил под ногами булыжные мостовые Мистпорта, стал щуриться от колкого снега и вглядываться в жемчужно-серую пелену тумана. Вот он встретил Руби Джорни, холодную и жестокую, вот нашел совсем не легендарного Джека Рэндома. Потом встал коленями на залитый кровью снег перед умирающей девочкой. Ее изувеченные ноги лежали в кровавой луже. Руки Оуэна тоже были по локоть в крови, кровь стекала с пальцев. Несмотря на свою силу, ум и благородство, он был не в состоянии помочь ребенку, смертельный удар которому нанес сам.
Потом Оуэн отбивался от своры кровососов, давая Хэйзел единственный шанс на спасение. Он безжалостно разил своим клинком, но их было слишком много, и в конце концов они навалились на него. И что-то в глубине души сказало, что он заслуживает такую участь, но он продолжал борьбу. И тут же на помощь к нему явились Хэйзел и Мун. Хэйденмен. Киборг. Которому он никогда не будет доверять.
…На травянистых холмах Виримонде ему пришлось сражаться с собственными слугами, чьи лица были искажены злобой и алчностью. Он убил свою любовницу, Кэти де Ври, и обнимал ее остывающее тело. Он был сильно привязан к ней, но когда настал момент истины, без колебаний вонзил в нее кинжал. Так он был воспитан. Историк. Воин. Боец. Убийца.
Он беседовал со своим отцом, почитаемым главой клана Искателей Смерти, который находил время для чего угодно, только не для своего сына. Оуэн хотел бы любить его, восхищаться им, но у них были разные представления о правде, силе и чести. Их связывала кровь, но разделяла политика. Оуэн не понимал, чем или кем является для него отец, пока тот не ушел навсегда, оставив сына в жестоком, враждебном мире. Тогда он улетел на Виримонде, погрузился в исторические изыскания, понадеявшись, что его оставят в покое. Он не хотел иметь отношения к политике и интриганам, которые погубили отца. Он хотел быть ученым, а не воином и закрыть глаза на то, что не хотел видеть.
Картины прошлого неслись вспять, все быстрее и быстрее, этот поток замедлялся только на самых важных событиях, самых памятных лицах. На поворотных моментах жизни, определявших ее форму и смысл. Теперь он мог понять, что было самым важным и значительным. Отвага. Любовь. Честь. Клубок разматывался дальше и дальше, пока не открылась самая сердцевина — там, где закладывалась судьба Искателя. Он смог оглядеть всю свою жизнь, от начала до конца, впервые увидеть все с предельной ясностью, определить самое важное. Быть воином и человеком чести, старательно исполнять свой долг, выступать в защиту друзей и идеалов, защищать страдающих, наказывать виновных. Воевать, чтобы положить конец войнам, заботиться о тех, кого преследует Империя, быть опорой для попавших в беду.
Быть Искателем Смерти.
Лабиринт Безумия принял к себе человека, которого звали Оуэн Искатель Смерти, оставил в нем самое существенное и важное, а потом перестроил душу и тело, сделал его сильнее и целеустремленнее, чем прежде. Недостатки и слабости были отсеяны, достоинства — отшлифованы до блеска. Он ясно видел цель и ни за что не отвернул бы от нее взгляда. Лабиринт одарил его бесценными дарами и своим благословением, а потом позволил ему проснуться.
Оуэн очнулся и встревоженно посмотрел по сторонам. Поток воспоминаний растаял, как прерванный сон. С ним происходило что-то удивительное, но он уже забыл, что человеку не может быть позволено вечно видеть свою обнаженную душу. Его ум стал ясным и свежим, как воздух после грозы. Он чувствовал себя обновленным, очистившимся, жизнь горела в нем, как огонь в маяке. Сейчас он стоял посередине большого круга, обнесенного стальной стеной, из чего ему стало ясно, что это самый центр Лабиринта Безумия. То самое сердце бури, где царит мир и покой. Рядом с ним были его товарищи, которые теперь тоже выглядели по-другому. Он признал в них ту же перемену, что и в себе. Все выглядели более энергичными и уверенными в своих силах, чем когда-либо раньше.
— Для этого и существует Лабиринт, — сказал Жиль. — Волк пытался объяснить это мне, но с чужих слов трудно понять. Мы переродились, обрели второе дыхание. Нам были отпущены все грехи.
— Черт возьми, о чем ты говоришь? — недовольно спросила Хэйзел. — Я чувствую себя как после недельного запоя, а мне надо еще столько держать в памяти!
— Мне непонятно ваше состояние, — равнодушно сказала Руби. — Со мной ничего не произошло. Ровным счетом ничего.
— Нет, все-таки что-то изменилось, — сказал Рэндом. — Я был… кем-то другим. Но почему я не могу вспомнить?
— Твое сознание подверглось шоковой терапии, — объяснил вольфлин. — Чтобы не повредить твоему рассудку, тебя заставили забыть про боль, которую ты чувствовал. Ты пережил второе рождение, а рождение никогда не бывает без боли.
— Уж не читаешь ли ты нам проповедь? — с подозрением посмотрела на вольфлина Руби. — Не хватало нам еще оборотня-евангелиста.
— Что бы это ни было, но оно повлияло и на душу, и на разум, — сказал Оуэн. — Я никогда не чувствовал в себе такой свежести и целеустремленности. А как ты себя чувствуешь, Мун?
— Это был интересный эксперимент, — ответил хэйденмен. — В моем сознании, подобно снам, возникли математические уравнения, которые объясняли все на свете. Чистая математика, восходившая по спирали в бесконечность. Я был в самом центре Вселенной и мог всего достичь и ко всему прикоснуться. Кажется, это длилось целую вечность, но, судя по моим внутренним часам, с тех пор, как мы вошли в Лабиринт, прошло всего несколько секунд. Все, что я могу предположить, — нам сделали очень сложное сканирование мозга.
— Нет, — возразил Жиль. — Это было нечто иное. Лабиринт показался мне…
— Живым, — закончил его мысль вольфлин, и все, включая Руби, утвердительно закивали.
— А почему его назвали Лабиринтом Безумия? — неожиданно спросил Оуэн. — Я в жизни не видел ничего более здравомыслящего.
— Потому что большинство людей, которые попадают в Лабиринт, теряют рассудок, — объяснил
