низких лун, можно было бы подумать, что на дворе стоит восемнадцатый, от силы — двадцатый век и двор этот вместе с небольшим садом и сам коттедж мирно дремлют где-то на окраине университетского городка в какой-нибудь Новой Англии. На Земле.
Но он стоял на Джее — этот краснокирпичный университетский городок. И слепое пятно «угольного мешка» заслоняло от Кайла малую звездочку под названием Солнце. Шестая планета здешней «солнечной системы» так и сохранила своим именем буквенное обозначение по каталогу Праттера. Вместе с именем этот Мир сохранил патриархальную склонность к краснокирпичной готике уютных маленьких городков, основанных еще первопоселенцами, и к пуританской строгости нравов здешнего общества. Все волны переселенцев с Земли миновали ее. Обе попытки массированной колонизации Внутренних Пространств кончились пшиком. Они так и остались необжитыми — эти взятые в кольцо гор, залитые гнилыми болотами, заросшие непролазными джунглями низинные просторы материков планеты. Конечно, досадно сознавать, что там, за призрачными, тающими в небе вершинами Шепчущих хребтов, остается заброшенным пространство, по величине общей поверхности чуть превышающее земную сушу, но уж слишком крепко запечатлелись в памяти народа Джея совпавшие с отчаянными экспансиями в глубь материков легендарные Катаклизмы, потрясшие планету. С тех пор неспешное увеличение его населения зависело от не слишком впечатляющего превышения средненькой (если брать по Обитаемому Космосу) рождаемости над тоже ничем не выдающейся смертностью да от тоненького ручейка иммиграции.
Извне сюда поступали (и вовне уходили) в основном не товары материальных производств и не люди, а информация. Сорокамиллионный, разбросанный по городкам Побережья и Прерии пуританский мирок Джея не знал особенных врагов — ни внешних, ни внутренних, был строг к себе, самодостаточен — в общем, довольно гармоничен. И не любопытен.
Так и оставшейся неисследованной Terra incognita лежали за цепями Шепчущих хребтов Внутренние Пространства, ставшие могилой для тысяч неустрашимых первопроходцев и источником славы и незыблемого авторитета для полудюжины уцелевших экспедиций. Так и осталось слухами и россказнями изустное наследие Огненных Паломников, которые знали тайные тропы в самые сердца тех, вечной мглой застланных пределов здешнего мироздания.
Кайл временами ощущал себя безнадежно рехнувшимся человеком: решительно никому на Джее, кроме неполных двух десятков специалистов, научившихся в конце концов зарабатывать себе на жизнь подобными вещами, не было никакого дела до диковинных находок, притягивающих его к себе всю жизнь. Находки делали редкие экзоархеологические экспедиции, наведывающиеся из Метрополии, и местные — как правило, совершенно бестолковые — энтузиасты. А чаще всего — просто строительные рабочие. Ну, был Джей населен когда-то… ну, не один, говорят, раз… ну, разумными существами… ну, шли на нем и в космическом пространстве вокруг древние звездные войны… ну, находят в горах и пустынях Джея такое, такое, что… Ну-ну. Всем это известно, всем это надоело. Для того чтобы организовать надежный, неиссякаемый поток туристов сюда — Джей далековат и неустроен, для того чтобы извлечь пользу из находок и открытий — у здешней науки кишка тонка. В общем, ну и что, в конце концов?
Нет, он не прав: есть целый народец, искренне и бескорыстно интересующийся древними обитателями Джея, — дети. Уж они-то готовы часами с квадратными от удивления глазами слушать рассказы того же Сухова или даже его, Кайла, про звездные войны, в которых дважды была уничтожена цивилизация Джея, про то, что удалось узнать об облике Древних, их языке, обрядах, рассматривать украшенные белыми пятнами глобусы Джея и таинственные рисунки со стен храмов и крепостей. Этот-то народ и был основным потребителем книжек и фильмов про Древний Джей, про Империю Ю и Империю Зу, томиков и дискет, которым суждено было потом долгими годами пылиться на чердаках и подвалах до прихода нового поколения юных обитателей Джея.
При мысли о том, сколько дикой чуши открыл он, повзрослев, в этих книжках, а особенно в фильмах, Кайла передернуло.
И кто бы объяснил, почему, не успев войти окончательно в скучный мир взрослых, этот галдящий, жадно заглядывающий в рот рассказчикам, лазающий по окраинным свалкам в поисках древних кладов народец превращается в скучное долговязое племя, совершенно равнодушное к занятиям так и не повзрослевших с годами чудаков, таких вот, как Васецки.
«Впрочем, я несправедлив, — опять признал свою неправоту Кайл. — Нельзя же обвинять людей за то, что, взрослея, они перестают слушать сказки про Белоснежку и играть в куклы. Хотя кому-то на роду предназначено стать сказочником или кукольником. И еще есть категория людей, сохраняющая повышенный интерес к экзоархеологии…»
Тут его передернуло еще раз. И подумать страшно, что может произойти, узнай кто из тех проныр, которые дважды ночами взламывали скромный музей здешнего университета, что в никем не охраняемом особнячке на окраине, где и живут-то всего старый вдовец, профессор на пенсии, да его далеко не крутой сын, в незапертой комнате, даже газеткой не прикрытая, валяется вещица, за которую можно выручить целое состояние, — других-то таких не описано.
Он поспешил в дом, сел за стол и дочитал конец письма Сухова:
P. S.
Кайл вздохнул, засунул письмо в битком набитый секретер, отпер единственный в комнате шкаф, имевший более или менее приличный замок, взял ларец со стола и стал напоследок рассматривать его в мерцающем свете дисплея. Не смог преодолеть искушения и, рискуя поцарапать реликвию, попытался подцепить ногтями и вытащить один из кубиков.
Как ни странно, он поддался легко.
От того места, где сходит на нет заброшенный проселок, пешком по берегу речки — к озерам. Холодному Соленому и Ледяному Пресному. Вдоль черных, словно выгоревших, опушек. Туда, где начинаются скалы.
В распадке Кайл опустился на колени в тени одного из Высоких Камней, где даже тень ветерка, словно подгонявшая его в пути, сошла на нет в тишине, которую нарушал только скрип черных гиффовых сосен, там, глубже, в ущельях. Стонущий скрип, приглушенно-гневный, совсем не вписывающийся в этот — один из последних осенью — теплый день затишья.
Кайл не торопясь сложил из просохшего хвойного опада, веток и сучьев костерок, очистил грунт вокруг, потом от Звезды вогнутым зеркальцем-талисманом разжег его. Когда ввысь потянулась терпкая, еле заметная в осенних тусклых, словно запыленных, столбах рушащегося со стынущего неба света струйка дыма, он стал осторожно вынимать из наплечной сумки-рюкзачка и подкладывать в несмелый, словно догадывающийся о своем непростом предназначении огонь то, что предписывал Уговор: за весну и лето — в заговоренные дни — подобранные куски местного «самородного» каменного угля, корявые бусинки «горного янтаря», высушенные травы и ягоды, позвонки диковинных тварей — здешних и земных, а напоследок — несколько темных, космическим огнем обожженных колец и легкую, почти невесомую, цепь. И когда над Высокими Камнями ввысь потянулся золотистый, словно не замечающий ветра дымный столб, стал ждать.
Это было ему не в тягость — вот так, на корточках, свесив впереди себя положенные на колени руки, прикрыв глаза и подставив лицо теплу осеннего дня, ждать. И впервые за много дней не думать ни о чем. Кайл, пожалуй, не смог бы сказать, сколько ему пришлось ждать — минуты, часы, мгновения, — пока не услышал наконец за спиной тихие знакомые шаги.
— Здравствуй, Квинт, — сказал он, легко поднимаясь навстречу тому, кто пришел из леса.
Квинт — это было одно из имен высокого, очень сухого и легкого на вид человека. Как и все люди
