— Ты недоволен? — засмеялась Рафкри. — Поистине, ты удивительное существо! Все вышло так, как ты хотел, а теперь ты недоволен! Не переживай. Просто в твоей истории имелось несколько убедительных деталей. Так что дело не в чувствах… — не совсем в них, — смущенно призналась она. — И потом, ты же уверен, что все будет в порядке?
— Я? — переспросил Ренкр. — Я ни в чем не уверен — увы! Жизнь этому не способствует.
— Да, — эхом отозвался дотоле молчавший Сирэм. — Жизнь не способствует. Это точно. — Он поднял голову и встретился с удивленными взглядами. — «Почему?» — тихо сказал старый мастер. — Всех вас интересует, почему я хочу идти к Глазу. — Сирэм рассмеялся так, словно не доверял самому себе и это его смешило. — Не знаю, — признался он. — Видит Создатель, не знаю. Наверное, для этого и хочу — чтобы узнать.
— Нда, — протянул Хвилл. — Если мы будем разговоры разговаривать, никто ничего не узнает. Не отправиться ли нам к вершине… или к Глазу, или как вы это там называете?
— Верно, — кивнул Гунмель. — Пора.
Ренкр внимательно посмотрел на Сирэма — все-таки тот целую ночь не спал. Сможет ли он идти весь день? Потом решил, что пока горгуль не жалуется, а там поглядим. Да и спешить нужно было.
Сирэм действительно держался молодцом. После того случая в пещере, когда мастер поддался усталости, ничто в его поведении больше не говорило о ней. И все же днем Ренкр настоял на том, чтобы устроить привал. Сирэм попротестовал, но только для вида. Сам же, думая, что Ренкр не заметит, взглянул на него с благодарностью.
Чтобы продлить время отдыха (ну и из любопытства, конечно), долинщик спросил у Гунмеля, что это за Глаз такой и при чем тут вершина.
— Глаз, — повторил тот, скатывая и раскатывая поочередно правое и левое ухо. — Странно. Я думал, что Транд рассказал тебе…
— Нет, — покачал головой Ренкр. — А должен был?
— Ну, если… — Гунмель осекся под ледяным взглядом Сирэма. — Так вот, о Глазе. Глаз — это… Глаз.
— Позволь, я расскажу, — вмешался Сирэм. — У каждой горы есть свой Глаз. Иначе и быть не может. Гора без Глаза — как горгуль без ушей. Глаз находится на самой вершине, по сути, это выход вертикали наружу. И если взлететь высоко-высоко, действительно можно увидеть каменное око, оно смотрит в небеса, не мигая и не закрываясь. И… я боюсь, что может произойти непоправимое, если Эллин-Олл-Охр ослепнет. Хотя, с другой стороны,
— как ты закроешь этим маленьким обломком Камня вход в вертикаль? — не представляю!
— Я тоже, — признался растерявшийся Ренкр. — Но — закрою.
— Откуда такая уверенность? — ворчливо поинтересовался Сирэм.
Альв улыбнулся:
— Уверенность? Помнится, полдня назад я говорил о прямо противоположном. Так что лучше не спрашивай, потому что я отвечу так же. Жизнь способствует.
— Ты прав, — кивнул Сирэм. — Создатель! Ты на самом деле прав!
— Увы, — бросил альв.
Разговор распался, как распадается на отдельные куски проржавевшая до самого нутра цепь. Только последнее звено, несколько раз стукнувшись об пол, породило эхо — «увы-увы-увы».
Следующие несколько дней Ренкр разговаривал крайне мало. Настроение, воцарившееся в вертикали, этому «не способствовало». Встречавшиеся им на пути мастера выглядели притихшими и печальными, невозможно было поверить в то, что они — родственники Транда, всегда такого веселого и легкого в общении, такого непосредственного. Гунмель тоже постепенно переменился, теперь он был молчалив и сосредоточен. Поначалу Ренкр решил, что дело в Сирэме, что тот своим присутствием гнетет провожатого, но — нет. Дело было совсем в другом. И когда альв понял это, ему снова вспомнился позабытый за последнее время колодец из былых сновидений. Колодец безмолвно стоял за спиной и ждал. Не смеялся, не потешался, не пытался поглотить Ренкра — просто ждал. Колодец знал, что его черед еще наступит. Уже скоро.
Впервые это ощущение чьего-то ожидания за спиной пришло, когда Ренкр догадался: причина перемен в настроении Гунмеля — да и всех мастеров Санбалура — он сам. Да, горгули позволили альву завершить начатое, но как знать, возможно, они чувствовали, что предопределенность все равно возьмет свое. Вернее, не свое, а чье-то — Создатель ведает чье! И хотя мастера не могли /не смели!/ препятствовать, они знали: если только Глаз закроется, это приведет к страшным переменам в жизни Горы. Вертикаль будет заперта сверху. Возможно, им придется покинуть Эллин-Олл-Охр. Возможно, не им одним.
Долинщик даже не стал заговаривать об этом с Гунмелем или Сирэмом, чтобы убедиться в своих предположениях. Уже по одному тому, как горгули, враждовавшие раньше между собой, держались теперь вместе и все чаще вели долгие разговоры, можно было понять: их объединила общая беда. А тролли и альв оказались вне этого маленького общества, состоявшего из двух собеседников; они, альв и тролли, были чужими, непричастными, мало того — именно они принесли эту напасть с собой. Нет, они не желали зла — они нагрянули, словно стихийное бедствие. А кто станет говорить со стихийным бедствием?
Хвилл и Скарр тоже начали сторониться Ренкра. Теперь, после прошедших событий, продемонстрировавших им его необычайную связь с тем, что именуется судьбой, тролли ощущали… не боязнь, нет. Это было примерно то же, что чувствовали горгули, — нельзя вести себя запанибрата со стихией. В лучшем случае растреплет волосы, плеснет в лицо соленой едкой водой, пошатнет — и ты потеряешь равновесие; в худшем…
Это одиночество, внезапно навалившееся сверкающей плитой /'Герой Ренкр. Второй ткарн после Драконьей Подати'/, к его собственному удивлению, не мешало ему. И потом, в эти дни долинщик как раз и стремился к одиночеству. Происходящее с трудом умещалось в сознании, колыхалось, готовое перелиться через край, словно жидкость в сосуде, и требовалось время, чтобы эта таинственная жидкость успокоилась и застыла.
Теперь, шагая по темному рукаву вертикали, Ренкр впервые сформулировал мысль, которая давно уже лежала в уголке сознания, свернувшись в холодный клубок, и следила за ним (сознанием? Ренкром?) немигающим взглядом. А сейчас зашевелилась, разворачиваясь, шурша остроконечными чешуйками. Зашипела: «Ты один! Все они — другие, вернее, ты другой. Тебе говорилось об этом так или иначе, но ты не желал понимать, закрывал глаза и уши. Зря. Может, все было бы по-другому. А может — нет. Но это не меняет того, что ты — другой. Кто-то предпочитает называть тебя героем, хотя у тебя нет ничего общего с героями былых времен. Кто-то назовет тебя как-то иначе. Это неважно. Важно то, что ты отличен от них всех. И сколько бы ты ни пытался стать похожим на окружающих, это будет лишь притворство, лишь подобие. У тебя свой путь».
Страшное было это шипение, страшное, как правда. Оно и было правдой. Осознание этого изменило что-то в душе Ренкра. Там воцарилось неживое спокойствие камня. Теперь Ренкр был уверен в том, что их восхождение закончится так, как нужно. И пусть колодец ждет за спиной — долинщик тоже ждал.
Он поднимался все выше и выше — и с каждым шагом, с каждым днем менялся. Одиночество откалывало маленькие кусочки Ренкра прежнего, и там, под паутиной трещин, проступал Ренкр новый — настоящий. Тот самый, которого желали видеть нынешние времена. Тот самый, который уже не сомневался в своих возможностях. Тот самый, который стал тенью судьбы, послушный ее малейшим побуждениям, безвольный… Безвольный ли?
Изнутри выход, именуемый Глазом, выглядел обычно: горизонтальный коридор поначалу шел немного вверх, потом обрывался, а снаружи хладно дышало снежное небо. Здесь, в вертикали, все еще было более или менее тепло, но, стоило Ренкру оказаться снаружи, под этим ставшим неожиданно близким и объемным небом, мороз с гиканьем хлопнул альва по спине: «Привет, старина!» Ренкра мгновенно пробрало до косточек, он вздрогнул, поплотнее запахивая куртку чеша, латаную-перелатаную, ту еще, которая была с ним у других гор и в других странах — но под этим же самым небом.
Гунмель и Сирэм нервно подергивали нижними кончиками ушей, с ожиданием глядя на Ренкра. Он
