коньяка «Наполеон» из вашего ящика была реализована и находится где-то здесь, в окрестности. Что дальше?
– Дальше – нюшок приведет нас к ней, и если она еще не раскупорена...
– Если она еще не раскупорена, – перебил Христофор, – то стоит на полке в буфете. В столовой одного из здешних помещиков. Куда нашего нюшка не пустят ни под каким видом. Разве что с хозяином мы будем закадычными друзьями...
– Понятно.
– А теперь представим, что кто-то решил выпить коньячку и раскупорил бутылку... Что будет?
Ольга задумалась.
– Если сделать это без специальных заклинаний, – сказала она, – ифрит вырвется наружу. Дальнейшее его поведение трудно прогнозируется – у ифритов нечеловеческая логика. В принципе, я могу засадить его обратно в бутылку с помощью других заклинаний, если только он их выслушает от начала до конца. Но для этого его нужно, как минимум, обнаружить. Он ведь может и замаскироваться...
– Замаскироваться? А как?
– Да как угодно! Может превратиться в любой предмет, в человека, в корову, в лошадь, в дом, в лес!
– В лес? – живо переспросил Христофор Гонзо. – Так, так, это интересно... Однако, меня уже заждались, наверное, за столом. Пойду, дам им отыграться. А ты сделай все, как мы договорились. Графу скажи – пусть запрягает. И будьте наготове...
Он направился было к двери, но Ольга остановила его:
– Постой! А пятно? Ну-ка, повернись...
С этими словами она прикоснулась к плечу мнимого барина, провела ладонью по его рукаву, и пятно бесследно исчезло. Христофор с восхищением глядел на Ольгу, тихо млея от прикосновения.
– Ведь что делает, ведьма! – прошептал он.
– Ерунда, мелкие фокусы! Мне как профессионалу стыдно было бы не управиться с твоими сюртуками...
– Да разве только с сюртуками! – вздохнул Христофор и вышел за дверь.
* * *
– ... Легостаевский лес? – переспросил Куратов. – Верно, у Григория Александровича там преогромнейший клин. Но вы у него не спрашивайте про Легостаевский лес. Видите, он не в духе! Слышать о нем не может. А коли хотите разузнать, так спросите у нашего соседа, Петра Силыча Бочарова...
При этом имени Григорий Александрович Турицын вовсе сморщился, положил карты на стол и, схватив бокал с вином, изрядно оттуда отпил.
– А что у Петра Силыча, – заинтересованно спросил Михельсон, – также в этом лесу участок?
– Ни черта у него нет! – отрезал Куратов. – Просто свихнулся старый хрыч, перессорился со всеми соседями, затаскал по судам. Подавай ему то одно, то другое. Легостаевский лес, вишь, при царе Горохе изводил на дрова какой-то его предок. Стало быть лес – фамильная их собственность! А с неделю назад понес, дурак, уж и вовсе околесицу. Старик, верно, прямой ваш пациент, Конрад Карлович!
Михельсон поправил очки.
– И что же он рассказывает?
– Право, затрудняюсь вам передать... несвязное что-то. Вот вы поезжайте к нему и послушайте – вы увидите, что он за фрукт. Только один не ходите, лучше с кучером.
– Правильно! – вступил Турицын. – А как начнет рассказывать про нечистую силу, что невидимкой бродит по Легостаевскому лесу, так вы его сейчас хватайте – и прямо в лечебницу. Очень всех нас этим обяжете!
– И то верно! – поддержал Куратов. – Таких господ надо прямо в Петербург переводить! И там в Кунсткамере, в банке со спиртом держать... – он поднял свой бокал. – Други мои! Я пью за науку!
– За медицину! – согласно тряхнул головой Турицын.
– За вас, господа, – вежливо ответил Михельсон.
Урядник же ничего не сказал, так как с четверть часа назад, откинувшись на спинку стула, уснул.
Тут у стола появился Прохор, инвалидный солдат, исполнявший у Куратова обязанности лакея. С четкостью совершенно военной он доложил, что к его благородию Григорию Александровичу Турицыну с поручением от барыни прибыл ихний конюх.
– О, Боже мой! – пробормотал Турицын, схватившись за голову. – Неужели опять что- нибудь?
– Никак нет! – продолжал Прохор. – Сказывает, значить... отыскалась. Девочка та...
– Да ну?! – все сидевшие за столом, за исключением урядника, разом оживились.
Савелий Лукич потребовал привести конюха, чтобы лично его допросить. Конюх, робея, вошел в столовую, поклонился дворянству и, отдельно, спящему уряднику, а затем подтвердил принесенную весть.
– Точно так, барин. Сыскалась. Потемну уже, у оврага за огородами. Акурат – на краю леса.
– Ну а говорит-то чего? – допытывался Куратов. Ему мало было дела до девчонки, а занимала лишь тайна Легостаевского леса. – отпустили её злодеи? Или сама убежала от них?
– Говорит-та? – переспросил конюх, соображая. – Сама-та ничего не говорит. Трясет ее, бедную, всю. Послали за бабкой, чтобы заварила травы.
– А кто нашел ее? – спросил Турицын. – Надо бы угостить молодца...
– На двор привел ее Гаврила Косых, огородный сторож. Барыня уж выслали ему штоф... Только боимся, как бы и его не пришлось лечить...
– А с ним-то что?
– Так ведь трясется, не хуже девчонки той! Языком заплетается. Вроде и рассказывает, но как-то эдак... косвенно. Толком ничего не понять.
– Я сам должен порасспросить его! – Турицын поднялся. – Ты на дрожках приехал?
– Я... изволите видеть... – смутился конюх. – Барыня велели только известить. Так я верхами. Может, думаю, вы не поедете...
– Дурак! – произнес с сердцем Григорий Александрович. – Разве не знаешь ты, что своим людям я – первый заступник и наставитель, все равно как родной их отец?
Последние слова говорил он, обращаясь уже к Михельсону и Куратову.
– Так едемте в моей коляске! – сказал Конрад Карлович. – Я как знал – велел заложить ее для вечерней прогулки.
– Что вы! Я не смею утруждать вас!
– И никакого тут нет труда, а напротив – это мой долг. Как врач я обязан осмотреть пострадавших. При том же, должен сознаться, меня, как человека науки, чрезвычайно интересует этот случай душевного расстройства.
– И я п-поеду! – выговорил Куратов слегка заплетающимся языком. – Меня тоже интересует этот случай!
Он начал было выбираться из кресел, но Михельсон поспешно и довольно решительно усадил его назад.
– Нет, Савелий Лукич, вам никак нельзя ехать! У вас гость, – он указал на неподвижного урядника. – К тому же я тотчас буду назад и все вам расскажу.
