всякого содержания. Одна пустая игра в символы. Вот она, логистика! Чистейший, необузданный формализм.
— И это алгебра логики всему виной? — спросил Мартьянов.
— Нет! — ответила она тихо, но твердо. — Все от того, в чьих руках она может оказаться.
— Понимаю… — кивнул Мартьянов.
— А вам-то что? Вы же берете аппарат этой алгебры и прикладываете его к вполне реальным вещам. Логика ваших контактов и логика соединений между ними — это же самое содержательное, что может быть. Что еще лучше придумать для подтверждения истинного характера такой науки? И если хотите, то ваша релейная теория — самый достойный ответ на все эти выверты!.. — Она слегка толкнула своим маленьким кулачком в тисненый корешок той книги, которую только что ему переводила.
Мартьянов был доволен, даже польщен ее похвалой и в то же время подавлен всем тем, что удалось ему услышать. Вот в какой сложный мир идей вступил он со своей методикой. Какие горизонты и какая ответственность! Он спросил еще раз:
— А все-таки нет здесь нигде… — положил руку на ленинский томик, — чтобы отрицалась, как говорят, такая наука, алгебра логики?
Маленькая женщина вдруг привстала перед ним, взяла этот томик в скромном, простом переплете и протянула его вперед.
— Мой вам совет, — произнесла она с энергией. — Если кто станет говорить, возьмите этот томик и предложите, пусть покажут. Где, на какой странице, на какой строке?..
— Так и сделаю. Обязательно сделаю, — пообещал Мартьянов.
— Надеюсь, ваши там в институте немного поуспокоятся от своих сомнений, — заметила она вскользь, провожая его в переднюю.
Он опять пропустил этот намек, слишком поглощенный всем, что пришлось ему здесь увидеть и услышать.
11
Так вот что оказывается. Вот что означали непонятные замечания Анны Борисовны.
Оказывается, ей было уже многое известно. О нем, о Мартьянове, о его борьбе за «овладение умами», о том, как приня ли его идеи в институте. Оказывается, к ней уже приезжали до него, приезжали из института. Справлялись у самой «бабушки философии»: нет ли в его идеях, в его увлечении алгеброй логики чего-нибудь такого?..
Сам же Копылов ему об этом и сказал. С улыбкой, как о каком-то веселом приключении.
— Вы уж не обижайтесь. Но мы же обязаны были выяснить. Все-таки такое дело… гм… щекотливое. Прокатились, посидели… у бабки философии.
— Ну и что же? — жестко бросил Мартьянов.
— Да ничего… С одной стороны, с другой стороны… — повертел Копылов ладонью.
— Вот как? — разыграл удивление Мартьянов. Он не сказал, что тоже был, тоже справлялся. И вдруг спросил Копылова в упор:
— А вы-то сами?.. Читали вы все-таки мой отчет, мои статьи в журналах?
— Приходилось, проглядывал… — ответил Копылов, и в глазах его мелькнуло то самое «избегающее выражение».
— Ну и что же? — задал Мартьянов свой излюбленный вопрос — Ваше-то мнение какое? Как специалиста-электрика, как исследователя и научного руководителя, — слегка покривился он.
Он решил действовать напрямик.
— Занятно. Очень занятно! — попробовал отшутиться Копылов.
— Занятно? Я же не ребусы предлагаю. Не для забавы… — продолжал наступать Мартьянов.
Копылов внимательно посмотрел на него. Выражение его лица мгновенно изменилось, и он уже сказал совсем другим тоном:
— Ну, уж если вы так добиваетесь, то извольте. Мне, например, вся эта надуманная штука ни к чему. Да и другим не знаю зачем. Одна абстракция.
Мартьянов резко встал и демонстративно поклонился.
— Спасибо! — сказал он коротко. Копылов не понял, в чем дело.
— Спасибо! — повторил Мартьянов, — Хоть раз слышу от вас какой-то ответ. И на том спасибо!
Уже у двери он обернулся и сказал:
— Кстати, когда вы считаете «раз, два, три…», то это тоже уже абстракция. Математическая абстракция. И ничего, помогает. Так что учтите…
…Уже по тому, как Наташа открыла ему дверь, было ясно, что она что-то для него приготовила. Едва дождалась, чтобы он, облачившись в домашний костюм, сел за ужин и начал, вопреки ее постоянным мольбам, рассуждать перед ней о том, что произошло за день, о своих делах и своих реле…
— А это на закуску, — сказала она, преподнося ему, как на блюде, небольшую книжку.
— Что это?
— Ты знаешь пианиста профессора… — И она назвала одного из виднейших музыкантов, тонкого художника, игру которого они не раз слушали в зале Консерватории и игру его учеников, ставших также выдающимися исполнителями, лауреатами всяких отечественных и международных конкурсов.
Книжка называлась: «Об искусстве фортепьянной игры».
— Я заложила тебе там одно место. Посмотри, посмотри! Он раскрыл, где была тоненькая костяная с украшениями закладочка, и начал читать:
— «В таких пьесах, как, например, первое скерцо или фантазия Шопена, мне часто приходилось указывать на то, что троекратное проведение главной партии теряет свой смысл, если играть его по схеме А-А-А. Кто чувствует и понимает целое, тот, несомненно, дает схему А-А1-А2. Еще лучше изобразить ее так: А — > А1 — > А2, особенно в первом скерцо…»
— Не напоминает твою алгебру логики? — спросила, сощурившись, Наташа. — Читай, читай!
Автор продолжал:
«Меня могут спросить: а для чего вся эта математика в соединении с музыкой?.. Вот мой ответ: чем лучше пианист знает, во-первых, музыку, во-вторых, себя самого и, в-третьих, фортепьяно, тем больше гарантий, что он будет мастером, а не дилетантом. И чем больше он сумеет привести свои знания к точным формулировкам, имеющим силу закона, хотя бы и отдаленно приближенным к математическим, тем прочнее, глубже и плодотворнее будет его знание. Кто с этим сразу же не согласится, тому помочь нечем».
— Хороший я кусочек откопала? — спросила Наташа. Он даже не улыбнулся.
— Музыкант и то беспокоится. Мастерство, дилетантство… А что же у нас в технике, в точной науке? Тем более. Я и хочу, чтобы у нас перестали наконец быть дилетантами. Привести к точным формулировкам, дать силу закона!.. — почти выкрикнул он.
Подумал, вспомнил и добавил:
— Да, но есть такие… Им действительно помочь нечем. — Взглянул на Наташу. — Одна ты пока что единственный мой верный последователь.
И в этом было столько же шутки, сколько и горечи.
С еще большей настойчивостью, громко, как бы бросая кому-то вызов, Мартьянов всюду повторял, писал: алгебра логики, алгебра логики…
— Алгебра логики, как видите, и дает нам то, что мы уже давно в нашем деле ожидаем. Устали ждать! — закончил Мартьянов и замолчал, стараясь угадать, какой же будет отклик на его сообщение в этой аудитории.
Аудитория была особенная. Электрики, проектировщики, специалисты разных схем автоматического управления. Его пригласили сюда, в солидный центральный институт, прочитать о своей методике именно для сотрудников главного, ведущего отдела — отдела проектирования. «В самую пасть», — сказал Мартьянов Наташе, отправляясь на этот доклад.
Институт занимался тяжелым оборудованием, крупными станами, мощными механизмами, сложными
