просторную квадратную кухню, пол в ней был покрыт линолеумом в черно белую клетку, деревянная сушильная доска рядом с раковиной выглядела порядком обветшавшей. Доктор открыл холодильник, удовлетворенно воскликнул «Ага!» — заглянул в морозильник и сообщил, что Энн-Луиза выполнила свои обязанности.
— Прежде всего я хочу устроить вас на верху, — и доктор поманил Роберта за собой.
Они прошли через гостиную, через застланный ковром холл и поднялись по лестнице с массивными полированными перилами. В доме не было ни пылинки, ни соринки, и все же он имел жилой вид. И Роберт подумал: наверно, каждый предмет обстановки, каждая картина, каждое украшение были с чем-то связаны и имели для доктора и его жены особое значение. Он надеялся только, что ему не придется поселиться в комнате покойной жены доктора или там, где она болела, но тут доктор распахнул высокую дверь:
— А это — наша комната для гостей, — он оглядел ее. — Да, по-моему, все в порядке. Хорошо бы, правда, поставить сюда цветы, чтобы уютнее, но… — Он замолчал, явно ожидая, что Роберт похвалит комнату или скажет, что дом ему нравится.
— Ничего решительно не нужно, — заявил Роберт. — Прекрасная комната. А кровать!
Доктор засмеялся.
— Перина! Хотите верьте, хотите нет. Настоящая перина. А покрывало вышивала теща. Видите, в рисунке использован символ штата Орегон — орегонский виноград. Это вечнозеленое растение.
— Да?
— Прелестные голубые виноградники, правда? Моей жене это покрывало очень нравилось, поэтому она и постелила его в комнате для гостей. Уж такая она была Ну, располагайтесь поудобнее, а я оставлю вас — побудьте некоторое время один. Ванная — первая комната направо, — доктор пошел к дверям. — Да кстати, вам надо бы хорошенько выспаться, а дексамил может вам помешать. Сейчас принесу вам легкое снотворное, хотите — выпейте его, хотите — нет, но я советовал бы вам надеть пижаму и просто поваляться.
Роберт улыбнулся.
— Спасибо, но сначала я хотел бы посмотреть газеты. Сейчас спущусь за ними.
— Нет, нет. Я вам принесу. Располагайтесь, — доктор вышел.
Роберт еще раз осмотрелся, не вполне доверяя своим глазам, потом открыл чемодан, чтобы вынуть пижаму. Доктор, постучав, вошел в комнату с газетами, которые купил по дороге, положил их на стул и, помахав рукой, снова исчез за дверью. Роберт взял газеты, хотел было сесть на кровать, но утонул в перине. Кончилось тем, что он уселся на полу. Среди газет была и «Нью-Йорк Таймс», и прежде всего Роберт заглянул в нее, чтобы узнать, сколько места там уделили его истории. Ему пришлось пересмотреть семнадцать страниц. Репортаж занимал колонку дюймов в пять. В нем бесстрастно сообщалось, что риттерсвильская полиция ждет зубного врача Уинкупа, доктора Томаса Макквина, и что мистера Форестера, который двадцать первого мая дрался с Уинкупом, «в среду вечером обстреляли в его доме под Лэнгли». Речь, конечно, шла о пуле, угодившей в салатницу. В риттерсвильском «Курьере» и в «Газетт», выходившей в Лэнгли, говорилось о другом. Они извещали о пяти вчерашних выстрелах, «которые всполошили соседей Форестера, поспешивших к нему в дом. К раненому в левую руку Форестеру был вызван из Риттерсвиля доктор Альберт Нотт. Это уже второе покушение на Форестера, совершенное злоумышленниками или злоумышленником, которые являются друзьями Грегори Уинкупа»… Ни в одной из газет не делалось предположения, что стрелять мог сам Уинкуп.
Вернулся доктор Нотт со стаканом воды.
— Что это вы сидите на полу?
Роберт встал.
— Мне показалось, здесь удобнее всего разложить газеты.
— Да-а-а, — покачал головой доктор, — вот что значит старый дом. Если вдуматься, все очень неудобно.
Роберт улыбнулся и взял стакан с водой и таблетку, на этот раз белую.
— Пожалуй, приму.
— Прекрасно. Около трех мне нужно уйти. Если проголодаетесь, в холодильнике сыр и всякая всячина. А вечером мы поедим как следует, — он повернулся к дверям.
— А вы не хотите посмотреть газеты?
— Да, посмотрю. Вы уже прочли?
Роберт подобрал газеты.
— Да.
Он вручил их доктору. На минуту Роберт встретился с его взглядом, добрым и улыбчивым, но маленький рот доктора, казалось, противоречил выражению глаз. Губы были напряженно сжаты. «Отчего бы это? — подумал Роберт. — Он сомневается ю мне? Подозревает? Или все еще горюет по жене? А может, это мне всюду чудится подозрительность?»
Роберт надел пижаму и заснул.
Когда он проснулся, солнце, казалось, светило прямо в комнату. Оно садилось. Часы Роберта показывали без четверти семь. Он пошел в ванную, умылся, почистил зубы и оделся. Проходя через холл, он услышал, как внизу, в кухне, кто-то позвякивает ложкой о миску. Роберт не мог себе представить доктора, занятого стряпней, хотя утром тот отлично приготовил яичницу. Роберт опять пощупал руку, нажал рану. Боли почти не чувствовалось. Ощутив прилив энергии и бодрости, он бегом спустился вниз по лестнице, держа руку над перилами. И на мгновение вспомнил, как вот так же сбегал вниз по лестнице в доме Никки.
Доктор в переднике готовил ужин.
— Хотите водки? — спросил он. — Вы любите водку со льдом? Вот бутылка, — кивком головы он указал на стойку рядом с холодильником.
— Не прочь! Налить вам, сэр?
Роберт налил водки и поинтересовался, не может ли он помочь Он заметил, что в столовой уже накрыт стол на двоих. Доктор сказал, что помогать нечего, ужин у них будет самый простой; холодная индюшка с клюквенным соусом из магазина и макароны с сыром из холодильника.
Когда они сели за стол, доктор предложил Роберту сухого хереса. Он сказал, что они с женой были большими любителями шерри — шерри и чая. В кухне у него хранится шестнадцать сортов китайского чая.
— Не могу сказать, какое удовольствие вы доставляете мне своим обществом, — нарушил доктор паузу, воцарившуюся за едой.
Он уже расспросил Роберта о его работе, и Роберт рассказал даже про книгу о насекомых, которую он иллюстрировал для профессора Гумболовски. Ему пришлось сделать шесть или семь лишних рисунков, но в марте он и их закончил.
— Знаете, вы мой первый гость после того, как умерла жена, — сказал доктор. — Меня все приглашают, но, видите ли, мне неловко, я понимаю, как они ради меня стараются. Это может показаться странным, но я с удовольствием созвал бы всех своих старых друзей, устроил бы настоящий праздничный обед, но ведь они решат, что я сошел с ума — затевать пиры, когда я только что потерял жену. Вот я и не зову к себе никого. Кроме вас, — он улыбнулся счастливой улыбкой, отпил шерри, закурил маленькую сигару. — А с вами мы незнакомы. Чудеса!
«После развода я испытывал почти то же самое», — подумал Роберт. Он не знал, что ответить доктору, но тот и не ждал ответа.
«Кроме вас», — повторил про себя Роберт. Кроме человека, которого чураются и жаждут выжить из города соседи, человека, на чьей совести самоубийство, человека, подозреваемого в том, что он утопил другого, а теперь отрицает это. Интересно, что думает доктор на самом деле, что думает о нем? А может быть, он так погружен в свое горе, что ему все безразлично? Может быть, Роберт для него просто отвлечение, что-то вроде телевизионной программы, которую доктор включил, чтобы перестать думать о своей потере? Роберт понимал, что он так никогда и не получит ответов на все эти вопросы: ни сегодня, ни завтра, ни даже в субботу или в воскресенье, когда уже будет ясно, чей труп найден. Он чувствовал, что доктор никого не будет осуждать, не будет высказывать свое мнение. Хотя он несомненно такое мнение имеет и вообще интересуется всей этой путаной историей, в которую попал Роберт. По крайней мера
