– Почем? – поинтересовался броненосец. – Топить, я имею в виду.
– Да как, по минимуму. Но все-таки прибавка. Пенсия ведь маленькая, сама знаешь.
– И не говори.
В конце переулка снегоуборочная развернулась, пошла по противоположной стороне. Матвей не сводил восхищенных глаз со снежной струи. «Когда вырасту, буду снег убирать», – решил Матвей.
– Я их в трехлитровой банке, – сказала соседка. – Они маленькие, в горлышко проходят. А потом в мусоропровод выбрасываю. Заверну в газету и выбрасываю. Некоторые люди ведь брезгуют… Мне будут нести. Услуга.
– Молодец, – похвалил броненосец. – Нашла возможность…
– Нашла, – согласилась соседка. – Это лучше, чем людей губить. Простительно, по сравнению с душегубством. Как ты думаешь?
– Простительно, – одобрил броненосец.
– И вам бывало страшно? – поинтересовался незнакомец.
– Бывало, – кивнул Андрей.
Кому же не бывало? Странный вопрос. Ожидание боли – это и есть страх. Такая серенькая разновидность ожидания, и такой большой страх. Как будто в прорубь вошел. И сидишь там. И сердце – не зубы вот – бу-бу-бу. А зубы сожмешь. И себя вместе с ними – в кулак. Бу-бу-бу сердце. А как бороться? Его гонишь, а он в окно. Ты его в окно, а он – в другое. Найдет щелку. Победить невозможно. Он всегда есть. Ты есть, и он есть. Как тень. Перестанешь против драться – сожрет. Он такой. Куда ты, туда и он. Затаится на время, а потом р-раз… Выполз. Ты его опять в окно. А он в двери. И чувствует себя хозяином. Но ты ему не давай – сядет на шею и ножки свесит. В гриву его, в хвост. И найдется равновесие: он много не отвоюет, а ты и не дашь. Или, бывает, чувствуешь: совсем ушел, нет его, а ведь должен быть. Ау, где ты?! Понимаешь, провокацию готовит – в подлый момент высунется. Так и есть, вот он! Пошел, пошел! Бу-бу-бу начинает сердце.
И на парашютной вышке было страшно, и перед тем школьным поцелуем. Только какая в поцелуе боль? А поди ж ты, страшно. А бывало, страшно становилось после. Когда над головой пронесло. Сидишь, зубами и сердцем стучишь, и понимаешь, что едва ноги унес. А кто-то и вовсе не унес. И испугаться не успел: лежит себе и улыбается. И не видит ничего. И неизвестное страшит: а вдруг за ним, за неизвестным, опять та самая боль. И бу-бу-бу сердце. «От вороны карапуз убежал заохав. Этот мальчик просто трус – это очень плохо», – вспомнил Андрей. Нет, трусом его не считали. А даже наоборот. Но с самим собой ведь всегда откровенен.
– И самым смелым бывает страшно, – вздохнул незнакомец.
– И самым смелым, – согласился Андрей.
Вообще, быть может, это и не недостаток вовсе. Недостаток, это когда не наступаешь, в тылу сидишь, а страх хозяйничает и башмаки о тебя вытирает. И даже мародерствует. А ты встань. Страх, он как тень – по земле все, по земле. Поднимешься – он вытянется. Но ведь по земле, по земле. Не пригибай к нему себя. А с другой стороны… С другой – ерунда все это на постном масле. Ну, боится человек, и что? Разве ж себе не прощаем? То-то и оно. Говорят, что были и бесстрашные воины, и завоеватели, и еще черт знает кто еще. Не верилось Андрею в этих бесстрашных. Будь они бессмертны – другое дело. Но ведь таких не имеется. А за чужой спиной любой смертный станет тебе бесстрашный.
– Конечно, разве что за чужой спиной страха нет, – сказал незнакомец.
«Вот именно», – подумал Андрей. Нужно еще посмотреть, что это за герои такие. «Зря я так, – возразил себе Андрей. – Человека, справившегося со страхом, загнавшего в норку, вот его как раз и нужно назвать бесстрашным». Эх, кто его знает, кто его знает. Хорошо бы иметь желтый чемоданчик с леденцами от страха. Съел – и порядок. Кажется, что человек конечен, а страх бесконечен. Но нет человека и нет страха. Избавиться от него можно, избавившись от себя. Отделился и поплыл, а он там остался. Но ведь в реальности так не бывает? А самоубийство? Это другое… Страшно нести свою ношу. А бросить – грех. Сказано неси, вот и неси. Превозмогай. Кричать? Можно. Помогает. Только не бросай.
Незнакомец пошевелился, полез в карман. Протянул Андрею стеклянного зайца.
– Это мне? – спросил Андрей.
– Вам, – ответил незнакомец.
Оседлав ракету, заяц уносился в Новый год. Ежегодно. Как ритуал. «Трусишка зайка серенький под елочкой скакал…» Андрей повертел игрушку. Этот заяц был в его детстве. Да, это он: проволочная петелька, морковка в виде космической ракеты. Андрей спрятал зайца в ладони. Нет, здесь холодно.
– Иди-ка сюда, – Андрей опустил игрушку за пазуху. – Сиди и не высовывайся. Тут тепло.
– Не разобьется? – спросил незнакомец.
– Что вы! – сказал Андрей, и в этом момент за пазухой тонко хрустнуло.
– Разбил? – спросила тетя-броненосец из другой комнаты.
– Газбил, – признался Матвей.
Что же он скажет папе, когда папа поинтересуется, где заяц? Не нужно было его вешать, не нужно. Пусть бы так и лежал в ящичке. Но Матвей хотел подготовиться к приходу папы! И вот такая неудача. Быть может, зайца удастся как-то склеить? Стоит попробовать. Клей имеется, есть кисточки. И заяц будет в полном порядке. Главное – собрать все до единого осколочки. И ничего не упустить. Тетя-броненосец велела нести веник. И совок нести. Нет, эта работа тонкая: он соберет руками. На газетку. Так, хвостик, три больших осколка ракеты, один маленький, ушки, лапки. И петелька нашлась. А мелких осколков не так уж и много. Всего больших и маленьких… Три, восемь, двадцать две штучки. Не считая петельки. Даже если она потеряется, ничего страшного – можно новую сделать. А хоть бы из нитки. Здесь самое важное – стекло. Ведь бывают клееные вазы? В музее такие он видел. И ничего, стоят как новые. Тут важный момент, чтобы папа не пришел до того, как Матвей все закончит. А работа предстоит сложная. Кропотливая работа предстоит.
– Собрал? – спросила тетя-броненосец.
