похожим на некое реликтовое чудовище, или, в лучшем случае, на ошалевшего от люти лесного бродягу, совершенно одичавшего и потерявшего всякие остатки цивилизованности. Причем его странное полувоенное одеяние: треснувшая по рукавам гимнастерка, истрепанные цивильные брюки (очевидно, старшина так и не смог подобрать для него подходящий комплект) и напяленная просто на копну длинных, почти до плеч, слипшихся волос пилотка, а также грубое, кирпичного цвета лицо лишь усиливали это впечатление, дополняя образ «чудовища» очень сильными, выразительными, хотя и неприятными, мазками.
— Кто вы такой? — сухо спросил Громов, встретив его в небольшом окопчике, ведущем к входу в дот. — Представьтесь.
— Мне Мария нужна, Кристич, — по-украински ответил парень, трубным басом выдавливая из себя каждое слово. — Сказали, что она здесь.
— Ну, допустим, здесь.
— Точно, здесь. Мне сам младший лейтенант сказал, он объяснил, что…
— И я говорю, что медсестра Кристич здесь, — прервал его Громов, чувствуя, как в душе его закипает неприятие этого человека. Независимо от того, чего он добивается, появляясь в расположении дота. Громовым вдруг овладело какое-то психологическое отторжение. — Что дальше?
— От и добре, — движением огромной руки оттолкнул пришелец Громова к стенке окопа и, зажимая под левой рукой что-то завернутое в женский платок, как ни в чем не бывало вошел в дот.
Громова так и подмывало остановить его, заставить вернуться, а если потребуется, то и преподнести сугубо мужской урок вежливости. Но вместо этого он вдруг рассмеялся, покачал головой и уселся на бруствер окопа.
— Как тебе этот Иоанн-Креститель, а, комендант? — донесся из пулеметной амбразуры голос Крамарчука.
— Судя по всему, веселый парень.
— И я говорю… Может, возьмем его подносчиком снарядов? Зря ж каша солдатская пропадает.
— Может, и возьмем.
— Так я мигом его оформлю. По накладной: «нетто — брутто…».
— Ладно, пока что не трогай. Пусть поговорят.
— Так ведь уведет ее. Ты же видел этого жеребца китового! Уведет, и даже спасибо не скажет, что мы ее тут берегли-хранили.
— Этот уж точно не скажет.
В ту же минуту в проеме двери вновь появилась необъятная фигура пришельца. Не обращая внимания на лейтенанта, он прошел мимо него, поднялся по склону у пулеметной точки и, развернув платок, установил рядом с воздухонагревательной трубой нечто похожее на небольшую статую. Так же молча, словно не замечая коменданта, поднялась вслед за ним и Мария. Правда, высыпавших вслед за ней из дота бойцов Андрей жестом руки загнал назад в подземелье. И сам тоже вернулся в дот. Он все еще не знал, как следует вести себя в подобной ситуации, однако твердо решил для себя: «не мешать!».
Выглянув через какое-то время, Громов увидел, что гость ушел, а Мария все еще стоит на крыше дота возле статуэтки.
— Это «Мария-мученица», — вполголоса проговорила Кристич.
— «Мария-мученица»? Так ее следует называть? Что-то я не припоминаю такого библейского сюжета.
Лейтенант поднялся к ней и взял в руки полуметровую фигурку. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы уловить несомненное сходство лица вырезанной из грубого куска древесины женщины с лицом Марии Кристич. Если допустить, что скульптор задумал эту статую как некий доселе невиданный образ Девы Марии, то, исходя из положения ее тела и наклона головы, можно было предположить, что сейчас она принимает муки на кресте.
Присмотревшись повнимательнее, Андрей даже заметил едва уловимые очертания креста. Хотя скульптор довел линии тела лишь до груди и распятия как такого вроде бы не обозначил.
На сей раз лейтенант установил скульптуру между собой и Марией и уселся на камень. На том берегу реки, где-то напротив 121?го дота и как раз по гребню возвышенности, разгоралось настоящее сражение. Какое-то вражеское подразделение упрямо пыталось оседлать несколько господствующих над гребнем холмов, чтобы потом скатываться из-за них на солдат прикрытия, окопавшихся у самой реки. Взрывы гранат возникали на фоне солнечного сияния, словно извержения миниатюрных вулканов. Однако спешащие к переправе группы невесть откуда взявшихся бойцов словно бы не замечали их. Они прорывались сюда в надежде, что здесь еще стоит мост, и теперь чувствовали себя преданными. А когда угасает собственная жизнь, излишества стихий особых эмоций не вызывают.
— Что это за странный пришелец, Мария? — негромко и как бы между прочим поинтересовался лейтенант, краем глаза наблюдая, как «странствующий монах» не спеша уходит по скату верхней террасы в сторону города.
— Орест Гордаш. Из нашей деревни. Учился в семинарии, но этой весной сбежал оттуда. По берегу Днестра, говорят, пришел, пешком.
— На его месте я бы тоже сбежал. Такой громадине… и всю жизнь провести в молитвах, стоя на коленях…
— Его не это пугало.
— А что же?
— Он хочет быть скульптором.
— Церковным, что ли?..
— Может, и церковным. В его роду все мужики церковным хлебом жили: кто монашествовал, кто расписывал храмы, кто вырезал кресты и распятия… За это коммунисты корили и ненавидели их, дескать… «вместо того, чтобы браться за плуг… При их-то буйволиной силе…» Но и они коммунистов тоже ненавидели. И продолжали делать — каждый свое.
— Талант, значит, семейное ремесло… — несмело заметил Громов. При всей своей буйволиной силе его, Андрея, деды-прадеды тоже за плуг не брались. Предпочитали браться за оружие.
— Талант, — согласилась Кристич. — Что есть, то есть. От Бога. А все остальное ты уже понял. Сам видел, — она опустила голову и, обхватив ноги, уткнулась лицом в колени.
— Что ж ты не провела его?
— Он об этом не просил.
— Хотя бы поговорила с ним…
— Это он должен говорить со мной, лейтенант.
— Ну…
— Но ведь не говорил же… — мягко, загадочно улыбнулась девушка.
Громов почувствовал, что разговор зашел в тупик, умолк и с минуту пристально рассматривал статуэтку.
— Это вы что, идола решили водрузить на страх врагам? — отважился пошутить один из троих приблизившихся к доту бойцов из роты Рашковского. Но лейтенант скомандовал им: «Кругом!» — и приказал отбыть в расположение роты.
— Я, конечно, так и не смогу понять, что там у вас за отношения… — вновь обратился к Марии. — Но все же… Парень искал тебя. Вырезал, старался…
— Он — да, искал. Это уже третья его «Мария-мученица».
— Две первые оказались неудачными?
— В общем-то, эта получилась лучше двух предыдущих. Но, по-моему, он намерен вырезать их еще с полсотни.
— …Ибо нет предела совершенству… — согласился Громов. — Он так и называет их «Мариями- мученицами»?
— По-моему, он их вообще никак не называет. Это я про себя.
— Мне тоже бросилось в глаза: что-то вроде «Марии с распятия». Он — твой жених?
— Именно так Орест и считает.
— Уже сватался? — напрягся лейтенант.
— Нет.
