приветственными словами на иврите, а когда я дал понять, что этого языка не знаю, спросил по-английски, на каком языке он может со мной поговорить. Я сказал, что на русском, а если он будет говорить четко и медленно, то можно продолжить разговор на английском. Он выбрал последнее, и окольными путями стал продвигаться к цели своего визита. Начал он с представлений. Оказалось, что он — адвокат, и в данный момент представляет интересы уважаемого господина М. из Кувейта. Господин М. — инженер. Он занимается нефтью и происходит из очень известной семьи. Я поблагодарил за сведения о господине М., но умолчал о том, что мне было приятно слышать произнесенное с таким уважением и восхищением слово «инженер», означающее в моей стране самую презренную профессию, и что последний раз я слышал исконное гордое звучание этого слова, когда моя покойная мать вспоминала о том, что мой прадед, живший почти сто пятьдесят лет назад, был известным инженером-путейцем. Тем временем мой гость продолжал: — Вчера мой господин видел вас в Акабе, и ему очень понравилась ваша спутница. Я вспомнил горящий взгляд, блеснувший из полуоткрытого «кабинета», когда мы в ресторане шли за метром к нашему столику. — Мне тоже очень нравится моя спутница, — ответил я. — И это не удивительно: она красива и молода. Гость же гнул свою линию: — Мой господин очень хотел бы пригласить ее к себе, компенсировав вам все связанные с этим неудобства. Я уже понял, что пожелавший купить Хафизу покупатель прислал ко мне своего холуя. Наступил тот момент, о котором говорили мои солнцевские приятели: за мой «живой товар» мне сейчас предложат «большие бабки». — Уважаемый адвокат, эта девушка, с которой меня видел мистер М., моя родная внучка, — сказал я, а он после этих слов бросил взгляд на двуспальную кровать с двумя чуть примятыми подушками — над ними еще не поработала горничная, я же продолжал: — Ей шестнадцать лет, и она не продается. В этот момент Хафиза что-то гневно выкрикнула по-арабски, и мой гость едва заметно поморщился, но не счел для себя возможным вступить в разговор с женщиной. — Не вмешивайся, Хафиза, — сказал я, — господин адвокат и без твоих объяснений все поймет. — Хафиза-а, — растеряно протянул гость. — Так что, эта девушка — мусульманка? — Да, — ответил я. — И она… — он замялся, вспоминая английское слово «девственница». Он опять употребил слов «girl». Мне было легче — я почти каждый день полистывал гостиничный экземпляр Holy Bible ипоэтому мог его поправить, уверенно сказав: — Virgin! Правда, эта уверенность не помешала мне потом подумать, на чем, собственно основана моя бравада: я не врач и не разглядывал Хафизу в гинекологическом кресле, и к этим ее заветным местам прикасался губами и языком и лишь иногда нежно гладил их пальцами, преодолевая естественное желание проникнуть вглубь. Я ее берег. Но уберегла ли она себя от сверстников до того, как попала под мою опеку. И откуда в ней этот опыт, неужели это только инстинкт? Все эти мысли и воспоминания вихрем пронеслись в моем мозгу, но, впрочем, сейчас эти мои сомнения особого значения не имели. Как мне казалось, сейчас нужно было только помочь уважаемому адвокату понять, что он ошибся адресом и здесь ничего не продается. И я еще раз уверенно подтвердил девственность Хафизы. Помимо воспоминания об утешительном библейском сказании о безгрешных взаимоотношениях между царем-псалмопевцем и красавицей сунамитянкой (the king had no intimate relation with her, как было написано в моей гостиничной Holy Bible), в моей памяти всплыл распутно-святой старец Савелий из приокской пещеры, рельефно и с досоциалистическим реализмом описанный великим писателем-пролетарием Алексеем Максимовичем в забытом «по указанию партии и правительства» гениальном рассказе «Отшельник». Прежде, чем стать тем, кого сейчас именуют «бомж», отшельник, как и все нынешние бомжи, был когда-то «приличным» человеком, но, похоронив жену, стал, как он поведал Максимычу, долгими зимними ночами «играть» с красавицей- дочкой Ташей-Татьяной, вероятно, также не без ее активности или даже инициативы. «Жить не жил, но играл», — рассказывал он. Соседушки, однако, посчитали, что не играл, а жил, и устроили Таше медицинский осмотр. Спасло святого старца от тюрьмы лишь заявление Таши на суде, что она сама себя «повредила». Но я отдавал себе отчет, что нас с Хафизой, хоть я действительно «играл», а не «жил» с ней, ее признание не спасет. Оставалось надеяться, что ее девственность ни она сама и никто другой не «повредили». И я молил Бога, чтобы мои надежды оправдались. И время показало, что Бог внял моим мольбам. — Вы знаете, это совершенно меняет дело, — сказал адвокат после весьма продолжительного молчания. — Вот именно, — прервал я его. — А вы тоже верующий? — спросил он, деликатно не уточняя, какую веру он имеет в виду. — Я суфи. Братство чеканщиков, — сходу соврал я, внутренне потешаясь. Но адвокат был серьезен, и я только потом подумал о том, что если он хорошо знает историю ислама, то моя принадлежность к одному из восточных братств объясняла свободу моего поведения. — Я должен рассказать обо всем мистеру М., — сказал он после продолжительного молчания и откланялся. Провожать его я не пошел.
— Негодяи, — сказала Хафиза, но по ее тону чувствовалось, что само по себе желание богатого человека купить понравившуюся ему женщину не кажется ей предосудительным. Восток, господа! Во фразе Хафизы, брошенной «господину адвокату», я уловил слово «каббаза» и спросил ее, что оно означает. — Я сказала, что я не какая-нибудь белая подстилка, сама хватающаяся за любой член… — Да, ты, конечно, не белая, а смуглая, ну а что касается остального, то Надира, как я помню, не исключала и этого, моя милая сучка, — напомнил я, стараясь усвоить значение заинтересовавшего меня слова. — Иди к черту! — без злобы и с улыбкой сказала Хафиза. Спросил я и о том, где она научилась арабскому языку, на что получил туманный ответ, что был де у них в селе бывший мулла, а языки она, Хафиза, осваивает легко. Много-много тайн оказалось у моей внучки. Следующие сутки мы отдыхали и от путешествия в Акабу, и от нашего гостя, а через день он уже снова возник у нас на пороге. — Мой господин со всем уважением просит вас, — и он глубоко поклонился мне, — и вашу внучку (легкий кивок в сторону Хафизы) пожаловать к нему в гости. Машина вас ждет. И он сделал жест в сторону окна. Хафиза подошла к окну и, не сумев сдержать свое восхищение, крикнула: — Турсун, посмотри на эту машину! Услышав обращенное ко мне имя «Турсун», наш гость опять вздрогнул и посмотрел в мои невинные синие глаза, но общение с нами, видимо, отучило его чему-нибудь удивляться, и он промолчал. А я выглянул в окно из-за Хафизы и увидел роллс-ройс. Потом Хафиза ушла в ванную собираться, будто бы мы с ней уже обо всем договорились. Мистер М. принял нас на своей, расположенной на возвышенности, «небольшой», помещений на 10–12, вилле, с обращенной к морю широкой верандой. Стол был накрыт на веранде, и пока заканчивалась сервировка, мы расположились тут же в креслах. Усевшаяся в некотором отдалении Хафиза была в исламской косынке — на сей раз я ей не препятствовал, и нужно сказать, что она была ей к лицу. Беседу от имени мистера М. по-прежнему вел его адвокат, но по выражению его лица, выглядывающего из какой-то арабской хламиды, я чувствовал, что он все понимает и внимательно следит за нашим разговором. Адвокат же говорил: — Мистер М. с первого взгляда был поражен благородством и красотой вашей внучки, и увидев ее сегодня рядом с собой, мнения своего не изменил. Я только поклонился мистеру М. в ответ на слова его доверенного лица. — Мистер М. просит вас рассказать, к какому народу она принадлежит и из какой она семьи. — По большей части своей крови она — тюрчанка, — сказал я, и как мог, прозой перевел на английский стих газели: — Дам тюрчанке из Шираза Самарканд, а если надо, — Бухару, в ответ прошу лишь только родинки и взгляда. — Это Шамс- эд-Дин Мохаммад Хафиз, — пояснил я. — А она — Хафиза. Услышав полное имя Хафиза, мистер М. кивнул, а адвокат с удивлением посмотрел на меня. Я же продолжил свой рассказ о предках Хафизы. Имя последнего кокандского хана Пулата ничего не говорило арабам, но когда я упомянул другого ферганца — Бабура, они переглянулись. В их кратком обмене фразами я услышал имя «Тимур», сразу же вспомнив, что хан Бабур — правнук Тамерлана. Тут я и сам впервые осознал, что в венах моей родной внучки Хафизы, как и остальных, пока незнакомых мне внуков и правнуков, течет кровь нескольких восточных династий, и чтобы охладить себя шуткой, подумал не заявить ли мне свои претензии на Тадж-Махал, Биби Ханум или хотя бы на Урду. Мистер М. и его адвокат тем временем обменялись двумя быстрыми фразами, и адвокат сказал: — Теперь мистеру М. понятно, откуда у Хафизы такое благородство. Не знаю, как обстоят дела с благородством у моей Хафизы, — подумал я, — но неожиданное для меня самого хладнокровие в крутые моменты моего недавнего прошлого вроде убийства тонтон-макута, я, пожалуй, могу теперь объяснить тем, что породнился со среднеазиатскими династиями, в которых госпожа Смерть на протяжении многих веков разрешала все семейные споры и недоразумения, и сыновья убивали отцов, а отцы — сыновей. Адвокат же тем временем без переходов продолжал свои медленные и взвешенные речи. — Мистер М. просит вас отдать ему в жены вашу внучку. Он заключит с нею и с вашим участием брачный контракт, как это принято у европейцев, чтобы вы были спокойны за ее судьбу. — Это очень для меня, для нас, неожиданно, — сказал я. — А, во-вторых, нужно спросить у Хафизы. Адвокат поморщился, услышав от меня очередную бестактность, но внимание мое было сосредоточено не на его гримасе, а на поведении мистера М., который не отрываясь смотрел на Хафизу. Я видел оба их лица почти что в профиль, и мне показалось, что какой-то
