| латинский — | mugire | [му: гuре] | ‘мычать’ |
| немецкий — | muhen | [мy:эн] | ‘мычать’ |
| литовский — | mukti | [мy:кти] | ‘мычать’ |
| древнегреческий — | mykaomai | [мю: кaомай], | ‘мычу’. |
| древнегреческий — в более древнем произношении — | mykaomai | [му: кaомай] | ‘мычу’. |
Сюда же относятся слова со значением ‘немой’ (буквально: ‘мычащий’): в латинском языке — mutus [мy:тус], в древнеиндийском — mukas [мy:кас].
Все перечисленные слова — звукоподражательные по своему происхождению: в их основе воспроизводится мычание коровы — mu [му:]. Едва ли «артикуляция» («произношение») коровьего мычания существенно изменилась за время существования индоевропейских языков. Вот почему звук u в приведённых словах следует признать исконным.
А как же быть с русским глаголом мычать или со старославянским существительным мыкъ ‘мычание’? Быть может, русские коровы мычат по-особому? Вопрос этот не так наивен, как может показаться на первый взгляд. Известно, что представители разных народов могут по-разному воспроизводить «язык» животных. Мы с вами ясно «слышим» петушиное кукареку, гусиное га-га-га, собачье гав-гав- гав. Но спросите, например, немца, и он вам скажет, что вы воспроизводите кукареканье, гоготанье и лай неверно, что петух на самом деле кричит kikeriki [кикерикu], гусь — gickgack [гuкгак], собака — klifflklaff [клuфклаф].
В случае с коровой дело обстоит несколько иначе. Глагол мычать отнюдь не свидетельствует о том, что восприятие коровьего мычания у нас отличается особой оригинальностью. В самом деле, подойдите к любому двух-, трёхлетнему носителю русского языка, который с широко раскрытыми от удивления глазами уставился на мычащую корову. Отведите его в сторонку и спросите: «Что тебе сказала корова?» Малыш наверняка ответит, что корова «скачала» ему мyy, а не мыы[38].
Следовательно, поставленный выше вопрос может быть решён только так: в корне глагола мычать произошло фонетическое изменение u [у:] > ы — точно такое же, какое языковеды устанавливают для русских слов на основании сопоставлений типа литовское sunus [су: нyс] — русское сын, латинское fumus — русское дым и т. д.
Разумеется, «коровья» аргументация отнюдь не была решающим, а тем более — единственным подтверждением правильности реконструкций этимологов. Эти реконструкции опираются на анализ фонетических изменений, которые произошли в исторически засвидетельствованных языках. Так, например, латинское с [к] в определённой позиции стало сначала произноситься как [ц], а затем — уже в романских языках — как [ч] (итальянский язык) или [с] (французский). Сравните хотя бы латинское centum [кeнтум] ‘сто’ с позднелатинским centum [цeнтум][39], итальянским cento [чeнто], французским cent [сан][40]. Сходные изменения произошли и в русском языке. Соотношение между словами лик — лицо — личный фонетически аналогично соотношению между приведёнными выше словами [кентум] — [центум] — [ченто].
Можно было бы привести и другие примеры, доказывающие, что в разных языках [к] может изменяться в [ц], [ч] и [с], но не наоборот. Вот почему, например, при сравнении латинского cord-is[41] [кoрдис] ‘сердце’ со старославянским срьд-ьце (русск. серд-це) [42] мы первый согласный основы возводим к индоевропейскому *k’, а не *s.
Из других особенностей, на которые стоит обратить внимание при рассмотрении таблиц, можно отметить, что славянскому о в готском (и вообще в германских языках), а также в литовском, как правило, соответствует а, а славянскому а в этих же языках соответствует о. В результате при сопоставлении славянских слов с германскими или литовскими словами гласные о и а будут отражаться в сопоставляемых языках полярно противоположным образом:
| русский язык — | | мать, матери |
| английский язык — | mother [мaдзе] | ‘мать’ |
