Не правда ли, перед нами два очень похожих слова— как по своему звучанию, так, видимо, и по словообразовательной структуре. Однако это первое впечатление ошибочно. Старославянское слово бракъ было образовано с помощью суффикса — к- от глагола бра-ти (сравните русск. брать в жёны или украинск. побралися ‘поженились’).
Аналогичную словообразовательную модель мы имеем в случае др. — русск. знати ‘отличать, замечать’ > знакь.
Если предположить, что к этому же типу относится слово мракъ, то мы должны были бы найти в старославянском или древнерусском языке глагол *мрати. Однако никаких следов подобного глагола не сохранилось ни в одном славянском языке. Ничего не дают нам в этом отношении и родственные индоевропейские языки.
Несколько иная словообразовательная модель нашла отражение в древнерусском слове старославянского происхождения зракъ ‘вид’ (сравните также русск. призрак, зорок, зрачок). Здесь, наряду с наличием суффикса — к-, мы встречаемся и со знакомым уже нам чередованием е/о в корне: зрh-ти (из *zer-ti) > зра-к-ъ (из *zor-k-ъ). Однако и в этом случае мы не находим никаких надёжных аналогий для слова мракъ.
Остается ещё одна модель: *velk-ti (> др. — русск. влhчи, русск. влечь) > *volk-ъ (> волок); *rek-ti (—* др. — руcск. речи ‘говорить, сказать’) > *rok-ъ (сравните русск. про- рок), В обоих этих случаях — к- не является суффиксом, а входит в состав корня. Во всех предыдущих примерах глаголы никакого — к- не имели. Здесь же глагол относится к имени так же, как и в случае везу: воз (чередование е/о), а — к- входит в состав как глагольного, так и именного корня.
Если допустить, что слово мракъ относится к последнему словообразовательному типу, то мы должны считать его заимствованием из старославянского языка. Поскольку одна из особенностей, типичных для отношения старославянизмов к исконным русским словам, хорошо известна (врагъ — ворогъ, градъ — городъ, прахъ — порохъ и т. п.), мы можем восстановить праславянскую форму *morkъ, которая закономерно даёт старославянское мракъ и русское диалектное морок ‘мрак, мгла’ (сравните об-морок как ‘потемнение сознания’). Производным от морок является слово морочить (буквально: ‘темнить, затемнять’).
Используя аналогию со словом волок, мы можем составить следующее пропорциональное уравнение для решения вопроса об этимологии слов мрак и морок: *velk-ti: волок =x: морок. Нетрудно определить, что x = *merk-ti. Однако если первая реконструированная форма *velk-ti закономерно отражается в виде древнерусского влhчи (влечь)[69], то простой глагол *merk-ti в славянских языках не сохранился.
И здесь нам на помощь опять приходит литовский язык, в котором сохранился глагол, полностью совпадающий с реконструированным праславянским словом: литовск. merkti [мя?рькти] ‘закрывать веками, жмурить (глаза)’.
Следовательно, сравнение литовского merkti и русских слов морок и мрак позволяет говорить о наличии этимологической и смысловой связи между ними. Из этого сравнения можно сделать вывод о том, что этимологически мрак представляет собой субъективное восприятие тьмы как ощущения человека с закрытыми глазами. Эта связь между понятиями ‘закрывать глаза’ и ‘тьма, мрак’ могла поддерживаться и обратным впечатлением: закрывая глаза, человек как бы «выключал» зрительный образ окружающего мира, словно погружаясь при этом во мрак, в темноту.
О том, что всё это не оторванные от реальной жизни общие рассуждения, свидетельствуют факты самого языка. Так, родственными литовскому глаголу merkti являются такие русские слова, как су-мерк-и, с-мерк-атъ(ся), мерк-ну-ть. Древнерусское меркнути означало ‘темнеть, смеркаться’, а в ряде родственных славянских языков соответствующее слово имеет значение ‘мигать’. Да и сам литовский глагол merkti означает не только ‘закрывать глаза’, но (в возвратной форме) также ‘гаснуть, темнеть’ (например, о свече, солнце и т. д.).
Этимология древнерусского слова зракъ ‘вид’ как мы уже убедились, особых затруднений не представляет. Сложнее обстоят дела в случае со словом злакъ. Ни модель зна-ти > зна-к-ъ, ни *merk- ti > мрак-ъ здесь не подходит. Иное дело, если мы наше пропорциональное уравнение построим на основе аналогии со словом зракъ: zer-ti (> зрhти): *zor-k-ъ (> зракъ) =x: *zol-k-ъ (> злакъ). Решение этого уравнения очевидно: x = *zel-ti. Впрочем, на первый взгляд, пользы из этого решения мы не извлекли никакой, ибо в славянских языках нет никаких следов реконструированного нами глагола.
Но обратимся (в который уже раз!) к литовскому языку. Поскольку славянскому з в литовском будет соответствовать z (cм. таблицу соответствий), мы ожидаем встретить здесь и действительно находим глагол zelti [жя?льти][70] , который имеет значение ‘расти, произрастать’. Производными этого глагола являются такие литовские слова, как zelmuo [жялмyо] ‘росток’, zeimenys [жя?льмяни: с] ‘посевы’, а с другим гласным в корне — zole [жолe:] ‘трава’. В русском языке словами с «растительной» этимологией (то есть связанными с глаголом, означающим ‘расти, произрастать’), помимо слова злак, являются также зелье[71] и зелень. Древность этих слов и их значений подтверждается такими индоевропейскими соответствиями, как латинское слово helus, (h)olus [хeлус, (х)oлус] ‘зелень, овощи’ или фригийское zelkia [зeлкиа] ‘овощи’.
Наконец, следует добавить, что по названию растений в языке очень часто даются обозначения различных цветов и цветовых оттенков: вишневый, малиновый, сиреневый, оранжевый (сравните франц. orange [оранж] ‘апельсин’), лимонный и т. п. Русское прилагательное зелёный и литовское zalias [жaляс] ‘зелёный’ с этимологической точки зрения означают цвет растущей травы, кустов и деревьев. Аналогичное семантическое развитие имело место и в случае с англ. to grow [ту грoу] ‘расти, произрастать’ и green [гри: н] ‘зелёный’, где цветовое обозначение также было основано на абстрагировании одного из внешних
