устраивает. Сидит весь в печали, книги читает да иконам в светелке своей молится. Прямо инок святой, да и только. Эй, кто там есть за дверью?! Вы там заснули все до одного, что ли? Долго нам с гостем братчины ждать?! Давно, вижу, не порол, обленились без хозяйской строгости!
То ли угроза возымела действие, то ли дворня только-только успела управиться с заданием, но дверь во внутренние покои отворилась, и двое пареньков лет двенадцати, тяжело ступая, внесли в гулкую трапезную старую, мятую и потертую братчину, когда-то соединившую прочными узами десятки молодых бояр, доволокли ее до хозяина и водрузили на стол. Еще трое подворников шустро расставили вокруг плошки с копчеными пескарями, солеными огурцами и грибами, маслянистый осетровый балык, порезанную толстыми ломтями буженину, капусту с перцем и яблоками.
— Спрячь баловство дурное, — небрежно щелкнул пальцами боярин, и сообразительные мальчуганы, уходя, прихватили вычурную заморскую посуду — и стеклянные бокалы, и бутылки с вытянутыми горлышками, и расписные фарфоровые тарелки. Кошкин же утер темные, с проседью, усы, повел плечами: — Уж и забыл, каково это…
Взявшись за обе ручки, он поднял многолитровую чашу, припал губами к ее краю и стал крупными глотками пить пахнущее можжевельником, густое темное пиво. Пить с такой жадностью, что хмельного напитка в чаше заметно поубавилось. Наконец боярин сломался, опустил братчину обратно и довольно крякнул:
— Хорошо! Не то что водичка заморская!
Он посторонился, уступая место гостю. Князь взялся за ручки тяжеленной братчины, с натугой приподнял, качнул к себе, стал глотать чуть горьковатое тяжелое пиво, однако очень скоро понял, что вот- вот прольет изрядное количество на себя и торопливо вернул емкость на стол. Отер усы, наколол ломоть буженины, закусил. Боярин Кошкин, глядя на него, потянулся за балыком, малым ножом отсек себе кусок, перебросил в рот, пальцами зацепил изрядный пук капусты. Андрей споро сжевал несколько пескариков, тоже попробовал жгучей капусты. Пауза явно затягивалась, и чтобы разорвать тишину, князь Сакульский спросил:
— Чего же это они все как с цепи сорвались, к ляхам рванули?
— Как же им не рвануть опосля «вотчинного указа», княже? Люди-то все знатные да богатые. Вот и не удержались.
— Какого еще указа?
— Как «какого»? Нечто ты не знаешь? — изумился дьяк. — Хотя, Андрей Васильевич, как раз ты мог и не знать. Ты ведь, что ни год, все в разъездах пребываешь. Отдыхаешь же на северных окраинах, от наших перемен далече.
— Да что еще за воля такая, Иван Юрьевич? Сказывай уж, не томи. Хватит загадки загадывать.
— Верно не знаешь? — с подозрительной недоверчивостью переспросил дьяк. — Ладно, тогда перескажу. Ты не серчай токмо. Не моя сия причина, а указ государев.
— Да ты про указ-то скажешь наконец, Иван Юрьевич, али так и будешь округ да около ходить?
— В общем, аккурат второй год как тому, на Сильвестров день[2], государь наш Иоанн Васильевич указ земельный подписал о порядке вотчинного владения… — покосился на братчину хозяин дома. — Волею своей объявил он о недействительности сделок любых земельных за последние тридцать лет. Все сделки по продаже али скупке уделов государь отменил разом. Вымороченные земли повелел на казну переписать. Наследие дозволил токмо сыновьям боярским и никому боле. А коли нет наследников прямых мужского рода, так земли опять же на казну переписать указал. И коли дщери али жены за минувшие тридцать лет наследницами земель становились, так наследие сие опять же отменяется, а землям к казне отойти должно.
У Андрея по спине пополз неприятный холодок. Он сглотнул, взялся за братчину и надолго припал к ней, заливая острый страх потоками холодного пива.
— Супруга твоя, княгиня Полина, наследство ведь давно уж получила? Так, княже?
— Если бы, — пробормотал он. — Тридцать лет тому ее еще и на свете не было.
Пиво не помогло. Гость почувствовал, что его только сильнее бросило в лихорадочный жар. Ведь он носил гордое имя князя Сакульского отнюдь не по праву рождения. Андрей, уже почти забывший фамилию из далекого туманного будущего — Зверев, — по здешнему присхождению был боярином Лисьиным, княжеский же титул получил по праву владения, взяв в жены юную княжну Полину Сакульскую. Вотчинный указ фактически лишал ее, а значит, и Андрея не только карельских земель, но и титула. Больше того — отец Андрея боярин Василий Лисьин из-за поместья своего с князем Друцким много лет судился. А коли так — то и поместье их вполне можно «вымороченным» признать. Значит — тоже в казну?
И кто он получается теперь?
Никто?
Черный смерд?
— Эй, князь! Князь Андрей! Княже! — забеспокоился дьяк Кошкин. — Ты о чем думаешь, Андрей Васильевич? По глазам вижу, не то что-то замыслил. Не надо, Андрей Васильевич, Христом Богом тебя прошу. Одумайся, княже! Горячиться не надо. Ты за княжество свое не бойся. Ты ведь слуга честный и преданный, от смерти государя уж раз пять спасал. Тебя он не тронет, имения не лишит. Опять же, в землях поволжских, вспомни, тебе удел отрезан. Именным указом царским отрезан. Этого уж никакой силой у тебя не забрать.
— У меня ничего не забрать, — невольно сжалась в кулак рука Андрея. Впервые за много-много лет он начал сомневаться в том, что сделал правильный выбор. Что стоило защищать юного Иоанна от покушений, что нужно было служить ему верой и правдой, давая советы и бросаясь ради него в пекло больших и малых сражений. И закралась в голову вполне даже холодная мысль, что, имея две сотни холопов и несколько пушечных стволов, он вполне способен исправить сделанную ошибку.
— Не горячись, княже, не надо, — снова попросил боярин. — Иоанн справедлив и милостив. Честного слугу отчизны лишать не станет.
Зверев сделал глубокий вдох, выдох, снова взялся за братчину, большими глотками истребляя темное хмельное пиво.
— Ну и правильно, — кивнул дьяк. — Ну и хорошо. Переломать все вокруг нетрудно. Труднее целым в ненастные годы уберечь.
— Я ведь не один такой, — оторвавшись от братчины, выдохнул князь. — Иных бояр те же мысли посетят. И зачем только Иоанн все это удумал? Смерть, что ли, хочет раннюю найти?
— Так ведь не без твоих советов обошлось, Андрей Васильевич! — Хозяин дома, насмешливо скривившись, облизнул пескарика, перекинул тощий скелетик на пустое блюдо и откинулся на спинку кресла. — Помнишь, это ведь ты после взятия Казани присоветовал царю избранную тысячу собрать, только ему преданную и послушную. Он так и сделал. Да только землю для них, дабы под рукой были, где нарезать понадобилось? Под Москвой. А откель ее взять в здешней волости? Тут ведь каждая пядь давно поделена. Посему пришлось кое-кому из рода Шуйского владениями поделиться. Так на том не встало дело-то, княже. Тысяча твоя себя послушностью и храбростью показала и число бояр избранных государь увеличить захотел, дабы и прочие полки в походах ратных местничеством не лаялись. А новым детям боярским земля надобна. И не просто земля, а с крестьянами. Без пахарей земля, сам понимаешь, что есть, что нет ее — все едино. Ан ведь и на сем дело не кончилось. Ты же, дружище, еще и полки огненного боя царя надоумил создавать. И во всей красе показал у Казани, как они дело ратное с успехом творить способны. Ныне сих полков стрелецких уже, почитай, двести сотен ровным счетом выйдет, коли и городских, и обычных вместе сложить. И они тоже не за слово доброе службу несут, им на прокорм земля надобна. Вот так, сотня за сотней, тысяча за тысячей, княже, ан земель свободных на Руси и не осталось давно.
— Как же не осталось? А Казанское ханство, а Астраханское? Мы же столько земель на минувшие годы освободили!
— Ты еще Ливонию припомни, Андрей Васильевич… — Кошкин ненадолго приложился к братчине, утерся рукавом, продолжил: — Кто на землях тамошних жил, с радостью превеликой государю присягнули и службу несут. Посему на их владения никого не посадишь, они долг ратный со своих чатей и сами исполняют. Опять же, земли большей частью взяли невозделанные. У черемисов — лес сплошной. Все ханство Астраханское — одна степь. Что с них боярским детям толку? Не прокормят. Там не одно поколение смердов потрудиться должно, прежде чем земля хлеб давать начнет. Да и опасно на южном порубежье, сам
