будто», потому что видел, как его глаза скользнули в направлении ее руки, и он невольно отвернул голову, но это движение превратилось в поворот всего тела, словно его ум уже переключился на что-то другое. Я мог ошибиться, но в свете последующих событий, думаю, я был прав.
— У вас осталась еще одна проблема, Майк, — улыбнулся мне Кинселла и сунул руку в карман узких джинсов.
Мы в недоумении посмотрели на него.
— Выкипевший радиатор, — напомнил он.
Я чуть не стукнул себя рукой по лбу.
Кинселла рассмеялся:
— Все в порядке, я организую воду и пригоню машину своим ходом. Будем надеяться, двигатель не заклинило.
— Да, будем надеяться.
Мы вышли на улицу, и я был рад оказаться вне дома, снова ощутить на лице солнышко. Чудеса, но единственным неприятным ощущением теперь оставалось жжение в нескольких пятнышках на лице и шее, куда все же попали брызги кипятка. Но эта боль не шла в сравнение с той, что я перенес раньше. И хотя моя грудь местами могла бы чувствовать себя лучше, грубый материал рубашки уберег ее от серьезного ожога. Мое забинтованное предплечье и кисть руки еще чесались, но в этом была даже своя приятность.
— Невероятное средство! — сказал я Кинселле, когда мы втроем направились к красному «эскорту».
— Какое? — спросил он, щурясь на солнце.
— Эта зеленая жидкость, куда окунули мою руку.
— О, ничего особенного. Смягчающее, вот и все, с добавкой антисептика.
— Но она сняла боль.
— Друг мой, вашу боль снял Майкрофт.
— Но это невозможно.
— Возможно, и мы оба это понимаем.
— Тогда как же...
Кинселла сверкнул своими тошнотворно ровными белыми зубами:
— Майкрофт — необыкновенный человек.
Наверное, он думал, что все объяснил.
Мы подошли к машине, и Кинселла открыл нам заднюю дверь. Мидж забралась первая, а я за ней, стараясь ничего не задеть перебинтованной рукой.
Он сел за руль, и мы подождали кого-то с канистрой воды.
Мидж наклонилась вперед и спросила:
— Вам теперь лучше, Хьюб?
Он удивленно повернулся к ней:
— Что вы имеете в виду?
— В тот вечер вы так торопливо уехали. Мы подумали, вам плохо.
Заерзав на сиденье, Кинселла указал на угол дома:
— Вон идет Нейл с водой. — Он прокашлялся. — Да, в тот раз я нехорошо себя почувствовал. Извините, мой уход был не совсем вежлив. Обед не поладил с моим желудком, понимаете?
Боковая дверь открылась, и на переднее сиденье сел Нейл, поставив себе в ноги пластиковую канистру.
— Ну, вагон отправляется, — сказал Кинселла, заводя мотор. — Вы будете дома моментально.
Мы с Мидж, как один, обернулись, когда машина, объехав серое здание, набрала скорость и помчалась по дороге. Серый дом — синерджистский Храм — оказался гораздо больше, чем мы представляли себе, когда впервые увидели его с опушки леса.
А лично мне он показался теперь и гораздо более зловещим. Но Мидж смотрела назад с легкой улыбкой на губах.
Исцеление
Когда я проснулся на следующий день, моей первой мыслью было: что с рукой? Не выпирает ли она распухшей массой из-под повязки?
Вечером мы решили, что утром первым делом поедем в Бэнбери, в больницу, и покажем ожоги специалистам, вопреки безумным уверениям Майкрофта, будто бы в этом нет никакой необходимости. Я не сомневался, что ночь проведу в страданиях, но, как оказалось, спал как дитя, и мне снился сам Грэмери и всевозможные приятные вещи — цветы, друзья-зверюшки, солнышко и голубое небо. Я не ощущал ни малейшей боли.
Когда мы вернулись в коттедж, я собирался сразу позвонить Бобу и донести дурную весть, но Мидж меня отговорила. Подождем, посмотрим, сказала она Что ж, подождем, посмотрим.
Мидж ласкала меня весь вечер, она даже поцеловала каждый высовывавшийся из-под бинтов больной палец, чтобы они скорее зажили. Я наслаждался таким вниманием, с содроганием ожидая времени, когда сильное обезболивающее, очевидно подмешанное в зеленую жидкость, начнет терять свой эффект (я не придал ни малейшей веры словам Кинселлы, что там содержался всего лишь антисептик). Но, слава Богу, этого так и не произошло.
Мидж, спавшая рядом, казалась десятилетней девочкой, отчего моя первая мысль была почти преступной; но вскоре я вспомнил свою изначальную тревогу. Я спрятал левую руку под одеяло и боялся взглянуть на нее. В руке чувствовалась некоторая неловкость — повязка давила, — но боль не пульсировала Может быть, мой мозг еще не очнулся после сна Я сжал зубы, собираясь встретить боль. Однако ее не было, и я набрался мужества взглянуть.
Подняв одеяло, я тихонько поднес поврежденную руку к лицу. Во всяком случае, бинты ослабли за ночь, и неудобство причиняла клейкая лента, державшая их на месте, а не давление распухшей руки. Торчащие из бинтов пальцы были лишь слегка красноваты. Я пошевелил ими, они легко сгибались. Я взмахнул рукой — моя кисть двигалась свободно, мешала лишь повязка Я замахал всей рукой, и это была фантастика — рука двигалась, боли не было, и это казалось невероятным!
— Мидж!
Она вздрогнула, вскочила и с тревогой в широко раскрытых глазах села в постели.
— Мидж! Моя рука! Она совсем здорова!
Мидж перевела взгляд с руки на мое лицо и завизжала, чуть не схватив меня при этом за поднятое предплечье.
— Майк, ты уверен?
— Уверен ли я? О Боже, Мидж, мне ли не знать, болит рука или нет? Смотри, я могу даже потрясти пальцами!
— Я знала, Майк, я так и знала! Я и не сомневалась, что все будет хорошо!
— Так ты поверила в это снадобье Майкрофта?
— Нет, у меня исчезли сомнения, когда мы вернулись сюда Не могу объяснить...
Она и не пыталась. Она обняла меня, и мы вместе повалились на подушки.
— Эй, эй, полегче! — закричал я, подняв забинтованную руку. — Не будем портить все излишним весельем.
Мидж покрыла мое лицо поцелуями, повторяя:
— Я знала! Я знала!
Схватив здоровой рукой за ночную рубашку, я оторвал ее от себя.
— Почему бы нам это не проверить как следует, прежде чем я уеду, а? Нет, это просто невозможно. Ты ведь сама видела, как на меня брызнула струя кипятка.
— Ты прав, — сказала Мидж с шутливой суровостью. — Ничего не было. Волшебство тут ни при
