Вижу, не мне с ними спорить и побежал, как мне советовали, прямиком на пристань.
Приехал в Данию, а там террор царит. Гертруда с Клавдием на цыпочках все ходють. А слуги с перепугу разбежались. А этот цуцык виттенбергский сидит на троне и ухмыляется, паскуда:
— Что, экспонаты, напужались? То ли ещё будет!
Я к Клавдию бегом.
— Всё, — говорю. — больше ты меня не остановишь. Пойду с гадёнком драться на ножах.
Он мне сквозь зубы:
— Иди. Дерись.
А сам так улыбается Гертруде: всё, милая, путём. Им ведь надо соблюсти порядок, этикет. Нельзя же, в самом деле, пойти и просто пырнуть ножом наследника престола. Я им мешать не стал. Пошёл, поймал змею и намазал ножик змеиным ядом, чтобы точно уж наверняка его свалить. А шпагу намазал ботулизмом.
Всё общество уселось в зале, из окна вид на природу. Герольды вышли, протрубили. Всё путём, с виду, как учебная дуэль. Его сиятельства желают поразмяться.
Он вышел, как пижон, весь в белой рубашонке с кружавами. Гертруда говорит:
— Сынок, смотри не простудись.
— Целую руку, мама. — а сам на Клавдия глядит.
Тот не дурак и тоже догадался, на кого Гамлет точил ножи. И говорит мне:
— Лаэрт, ты валерьянку подевал куда?
Мы с ним договорились подсунуть принцу в вине побольше валерьянки. Он задуреет и начнёт всё время мазать. Только я с Клавдием на сей счёт советоваться больше не хотел. Он сторонник слабых мер, а для этой падлы требуется кое-что похуже. Я ему сунул в руку пузырёчек с клофелином и только говорю:
— Сам-то не напейся из евонной кружки.
А дальше всё, как в цирке. Гертруда кинула платочек, Гамлет как бросится ко мне. Как в клинч вошли, он мне шепчет:
— Хана тебе, Лаэрт. Я тебя уделаю, как плюшевого зайца.
— Погоди, Гамлюша, — отвечаю. — Придёт и твой черёд крокодилов есть.
И ножичком его тихонько тык в ручонку. Он отвалил и чего-то испугался.
— Сынок, попей вина. — говорит ему Гертруда.
— Пейте, мама, сами.
— Ну, хорошо. — она и потянулась к кружке.
— Не пей, Гертруда. — говорит ей Клавдий.
Она ему: — Я пить хочу!
И, натурально, пьёт отраву. Я понял: время мало. Он как сообразит, что мама вовсе не от валерьянки померла, так сам и не сунется попробовать винца. И сам прошу:
— Налей мне, Клавдий, из своей бутылки.
У Гамлета глазёнки заблестели — взыграла алкоголика душа. Он кружку недопитую схватил и всё допил за мамой. Утёрся шпагой и на меня попёр. Маленько врезал мне приёмом. И я его потыкал кой- куда.
Он видит, левая рука не шевелится, а тут и в брюхе резь. И сразу догадался. Не зря же он в покойницкой кромсал три года трупы. Идёт ко мне, а ноги уж не ходют. Ботулизм распространился по евонной организьме.
Я думал: всё уже, террористу крышка. И что ж вы думаете?! Так он просто сдался?! Лёг на пол, вытянул конечности, затих?!
Как бы не так! Он мимо Клавдия как шёл, так по кишкам ему и врезал, аж целых восемь раз проткнул!
Клавдий смотрит: из него, как из садовой лейки.
— Гертруда, — говорит. — я, кажется, убит!
Она ему: — я тоже издыхаю. Кто-то отравил вино в бутылке.
А Гамлет как идёт ко мне, так всех придворных тыкает кинжалом в брюхо.
Как всех перемочил, так сам, в натуре, и свалился. Кабзец Гамлету.
Стою я среди трупов. Мать честная! Что ж это за победа?! Кому такое надо! Да делать нечего, собрал котомку, пошёл в дорогу. Думаю, прибьюсь к бандитам. Как-нибудь да проживу. И вот теперь я с вами.
— Так это ты был, отравитель? — мрачно спросил его один разбойник. Достал ножик и зарезал негодяя.
— Что такое? — удивились остальные.
— У меня один приятель был. — пояснил им товарищ. — Его звали Моцарт. Все думали, что я его от зависти прикончил.
— Ага. — сказал тот, который с чирьем. — А ты, выходит, был Сальерри. В плохую историю ты вляпался, подонок. Мы ведь можем тебя и сами того… ножом по горлу.
— Не надо на меня катить бочару.
— Ну, ладно. — согласились оставшиеся двое. — Давай, рассказывай, чего там у тебя.
Моцарт и Сальерри
Меня зовут Антонио Сальерри. И все меня считают отравителем Моцарта, Вольфганга Амадея. Только это всё фуфло. Вам пресса забивает баки. Кто хочет знать всю правду, слухайте сюда.
Я был очень уважаемым человеком, придворным композитором самого Иосифа Второго. Заказов у меня было выше головы. Вся знать придворная и городская аристократия мне без конца заказывали песни. У меня был дом в Вене, жена-красотка, счёт в банке, собственный экипаж на выезд и многое другое. Какого мне рожна, скажите, завидовать Вольфгангу Амадею?
Тот жил трущобах и побирался тем, что пиликал иногда в трактирах. Ещё ему заказывали поздравительные спичи, а также всякую иную чепуху. Работал парень, как вол, а проку мало — денег не было совсем. И вот к нему явился некий чёрный человек и пообещал, что сделает Моцарта известным.
— А как известным? — спрашивает тот. — Больше, чем Сальерри?
— Гораздо больше. — отвечает чёрный. — Это будет в качестве оплаты за реквием, который ты напишешь.
Вольфганг обрадовался быстрому заказу и давай творить. Тут, надо думать, тоска беднягу обуяла. Он раньше песенки весёлые писал и думал, что он и в самом деле весёлый человек. А как принялся писать тот реквием, так сразу понял, что кошки на душе его скребут. Он пошёл с тоски в таверну, напился с друзьями. Да спьяну и сболтнул про чёрного того. Те тоже дураки — решили развеселить беднягу да ночью-то и постучали ему в окошко. Моцарт спать не спал, всё мучился от сухости во рту, да реквием писал. Однако, сроки поджимают. Да ещё кофе опился, да перекурился. Принял таблетку эфедрина. Тут слышит стук в окошко. Выглядывает.
— Кто там?
— Я смерть твоя! — завыли глупые дружки и тыкву с горящими глазами подняли на палке.
Тут всё и произошло. Моцарт грох о пол! И гениальные мозги смешались в кашу.
Придурки видят, шуточка была нисколько не смешной. И потихоньку смазали оттуда. А потом давай болтать направо и налево, что было у него видение, приходил, мол, чёрный человек и предвещал Вольфгангу смерть. А дальше — больше! Вроде как чёрный так и не явился за музыкой. Будто это был сам чёрт из ада. Что сидел Вольфганг тот Амадей за кружкой в пивной и всему залу со слезами признавался, что извести его хочет этот чёрный. И что он подозревает, кто это такой. Тут все прямо как рехнулись. Давай бегать по городу да спрашивать друг дружку: это был не ты?
А ещё дальше совсем уж какая-то фигня. Вылезла перед публикой в театре беременная баба и говорит всем со слезами, что ребёночек у ней от самого Вольфганга. Ей говорят:
— Магдалина, кайся!
Но тут вскочил её супружник, Франц Хендехох. И с криком 'я так и знал!' взял и порезал бабе всё
