и то, что ей пришлось выбрать то, что она выбрала, с такой ношей, которую она несет. Разве нужно ей терпеть то горе, что принесет твое появление?
Он стиснул зубы.
— Я не могу предать ее. Или заставить ее предать ее саму.
— Нет?
Джоанна была никудышной лгуньей. Айдан знал это так же хорошо, как и Хадижа. Он разжал пальцы один за другим.
— Но если она не сможет сладить со своим мужем… если я понадоблюсь ей…
— Если ты понадобишься ей, ты, несомненно, будешь знать.
Он даже не знал, что она уехала. Он запустил пальцы в волосы и с силой потянул их. Как могла она уехать? Как осмелилась.
Боль привела его в чувство. Он подумал, сможет ли он снова стать действительно или просто диким существом. Что-то в нем изменилось. Быть может, выросло. Смешалось с огнем.
Было бы легко удариться в безумие. Отдаться своей боли. Убить кого-нибудь.
Слишком легко. И весьма неблагоразумно.
— Я не поеду в Акру, — сказал он. — Даю слово.
Но если она в Иерусалиме…
Хадижа милосердно не высказала этого. Могло ли статься, что она была не всеведущей? Она только склонила голову, принимая его обещание.
Он уезжал утром. Было бы нечестно по отношению к лошади ехать всю ночь, как ему того хотелось. Он был удивлен, обнаружив, что смог уснуть, а проснулся голодным. Для него была приготовлена еда; его одежды были починены и даже сделаны новые взамен тех, что были безнадежно изодраны.
Когда он наконец вышел во двор, караван ждал. Верховые животные; мулы и верблюды; кучка родственников которые, как они сказали, были посланы в Иерусалим по делам Дома.
И охрана. Безымянные в простых доспехах, словно наемные солдаты; лица случайно или намеренно склонены, взгляды устремлены на что угодно, только не на того, кого им предстояло охранять. Айдан не знал, что поднялось в его душе — радость, гнев или просто полнейшее изумление.
— Но они были убиты! — выдохнул он.
— Вряд ли, — сказал позади него Карим.
Айдан не обернулся. Он знал, что глаза у него дикие.
— Она сделала это. Она? И не сказала мне. Черт ее побери. Черт ее забери в ее собственный ад!
— Воистину, — сухо промолвил Карим. — Ты думал, что сможешь освободиться от них?
— Они должны были быть свободны от меня. Я не господин для добрых мусульман.
Айдан едва нашел время противостоять обрушившемуся на него приливу — закованные в доспехи тела и правый гнев.
— Не господин для нас, да? Бросить нас, да? Свобода, ты называешь это? За кого ты нас принимаешь?
— За идиотов, — ответил им Айдан без всякой мягкости. Он качался, как камень в урагане, но удерживался на ногах.
Они все были здесь, все до единого, и были буйны и дерзки, нарушив и достоинство, и дисциплину, чтобы обрушиться на него, они сейчас вспомнили и о том, и о другом, и почтительно простерлись перед ним. Тимур заговорил без разрешения, и Арслан звучно пнул его за это, но он говорил за них всех:
— Мы принадлежим тебе. Мы не хотим принадлежать никому другому.
— Даже себе самим?
Они вскинули головы.
— Но, — произнес Конрад своим сладким, звучным голосом певца, — мы должны принадлежать кому-либо.
— Вы можете принадлежать… — Айдан осекся. Они никогда не поймут. Карим прикрывал рот рукой, но глаза выдавали его. Он смеялся.
Айдан повернулся к нему.
— Ты наследуешь их. Ты заботился о них.
— Не я, — возразил Карим. — Я только заботился о них до твоего возвращения, как подсказывала мне совесть. — И Айдан видел, что Карим был более, чем счастлив избавиться и от них, и от совести.
— Она сказала нам, — произнес Тимур. — Когда отослала нас прочь. Ты не захочешь принять нас, и мы не должны навязываться тебе. Она ожидала, что мы послушаемся ее. Кем она себя считает?
— Дочерью Иблиса, — ответил Айдан.
Ильхан скорчил гримасу.
— Она женщина. Мы принадлежим тебе. Она оставила нас в Дамаске; мы не желали оставаться там, а она не дала нам последовать за тобою в Масиаф. И мы пришли сюда, мы знали, что ты появишься здесь. Ты должен принять нас обратно и наказать нас. Мы позволили бедуинам похитить тебя.
Они были так безрассудны, как самое безрассудное создание, которое он когда-либо видел.
— Если ты оставишь нас, — сказал Арслан, — мы последуем за тобой.
Айдан зарычал, наполовину от ярости, наполовину от неистовой радости.
— Я заставлю вас снять тюрбаны. Сбрить бороды, если они у вас есть. Поклоняться Римской Церкви.
Один или двое побледнели. Остальные даже не вздрогнули.
— Ты этого не сделаешь, — ответил Тимур. — Это не в твоем обычае.
— Откуда вы знаете, что в моем обычае?
Один-двое начали дрожать. Но не Тимур. Для этого у него не хватало разума.
— Я знаю, что ты хочешь принять нас. Твоя совесть велит тебя. Разве ты не можешь этого понять.
— Я понимаю. Но вам нечего делать ни в Иерусалиме, ни в Крестовом Походе против неверных.
— О, — обрадовался Тимур. — Крестовый Поход. Это джихад, ведь так? Джихад свят. Он предписан святым Кораном.
Айдан вскинул руки.
— Мастер Карим! Ты не можешь вбить рассудок в эти тупые головы?
— Я сомневаюсь, что кому-либо это под силу, — ответил Карим.
— Может, ты все же возьмешь их к себе?
Карим был неумолим.
— Нет. Если ты не беспокоишься обо мне, подумай хотя бы о Доме; вспомни, чьими мамлюками они были и что это за город.
Айдан прикусил язык.
— Ты хочешь принять нас, — сказал Ильхан. — Мы нужны тебе. Разве ты не говорил, что о тебе плохо подумали в Иерусалиме, когда ты приехал туда без армии? Теперь у тебя есть армия.
— Ну и армия, — вздохнул Айдан. — Да смилуются надо мной святые, мне и так-то не были особо рады. Но король… — Он помолчал.
— Король будет восхищен.
— Прокаженный? — спросил Дилдирим.
— Король.
Сказано было достаточно свирепо, чтобы заставить присмиреть даже кипчаков. Невелика победа: они все равно выиграли войну.
— Бог осудит вас за это, — проворчал Айдан. Они по-прежнему не поднимали голов, но он видел белые вспышки улыбок.
Карим заговорил прежде, чем молчание затянулось:
— Ты найдешь, что все они в порядке, и их вещи тоже. А, кроме того, пара твоих собственных вещиц, которым ты, быть может, будешь рад.
Одной из них было его почетное одеяние, упакованное во вьюк и так потерянное. Айдан секунду подержал его в руках, вспоминая его вес и его красоту. Так же, как и мамлюки, потерявшиеся и нашедшиеся вместе с этим одеянием, оно было радостью и тяжкой ношей.
