подзащитным, – сказала Дубровская, вынимая из папки блокнотный лист, на котором была изображена пастушка, отдыхающая в тени олив, и портрет Вероники в образе амазонки. – Позвольте показать эти работы присяжным, ваша честь? Я ждала удобного момента, но не знала, что он наступит так скоро. Это те самые рисунки, о которых нам тут так небрежно говорил свидетель Стрельман.
Судья взглянул на прокурора, дожидаясь возражений, но тот только растерянно пожал плечами.
– Хорошо. Покажите наброски присяжным, – разрешил Глинин.
Дубровская прошла ближе к скамье и повернула к присяжным работы Бойко. Она не стала пускать их по рядам, а не поленилась сама подойти к каждому месту, чтобы дать возможность людям хорошенько рассмотреть изображения. Способности Виталия никого не могли оставить равнодушным. Может, он был и никудышный врач, но художник мог получиться из него превосходный. Четкие выверенные линии, простота и изящество образов – все, кто знал Веронику по ее единственной и яркой роли в кино, могли оценить поразительное сходство портрета и оригинала. «Ого!», «Совсем недурно», – слышались восхищенные возгласы.
– Вероника изображена здесь в образе амазонки, – говорила Дубровская. – Вы догадываетесь почему?
– Я слышала что-то такое про амазонок, – вспомнила вдруг белокурая женщина, та самая, которую Елизавета так и не сумела забраковать. – Я расскажу вам позже... – сказала она, адресуя последнюю реплику женщинам-соседкам. Дубровская благодарно улыбнулась ей. Похоже, у нее начали появляться единомышленники. Выводы делать, конечно, было рано, но все-таки... Дубровская похвалила себя за замечательную идею принести в суд наброски Виталия. Пусть присяжные видят, что ее клиент – одаренная, творческая личность, способная на поступки. Может, это хоть как-нибудь смягчит впечатление после допроса Стрельмана.
Похоже, этот день должен был закончиться на оптимистичной для Елизаветы ноте, если бы с места вдруг не встал ухмыляющийся прокурор Латынин.
– Тогда позвольте и мне приобщить к материалам дела некоторые картинки, – сказал он. – Я тоже ждал удобного случая, и вот, мне кажется, он наступил.
– Какие картинки вы имеете в виду? – спросил раздраженно Глинин. Ему не нравилось, что адвокат и прокурор превращают судебное заседание в балаган. Присяжные – не дети, чтобы их веселить картинками.
– Это фотографии, которые показывают, как выглядит тело женщины после мастэктомии, – сказал он. – Ничего аморального. Это только страницы из медицинского атласа.
– Я протестую! – воскликнула Дубровская. – Эти фотографии не имеют отношения к делу.
– А я полагаю, что как раз имеют. Вы боитесь, что эти снимки разрушат вашу романтическую сказку о любви врача к больной?
– Эти фотографии могут шокировать присяжных, а это недопустимо, – сказала Дубровская, цитируя известное ей положение из одного учебника по суду присяжных. Но здесь оно было явно некстати.
– Значит, вы боитесь шокировать присяжных? – насмешливо, с расстановкой произнес прокурор. – При этом утверждаете, что подобное зрелище не остановило вашего клиента? Более того, оно даже подогрело его любовь. К чему тогда ваши опасения? Ваша честь, позвольте мне внести ясность при помощи медицинского атласа?
– Стороны равны в своих правах, – сказал судья. – Кроме того, у нас состязательность. Обвинению разрешается представить суду фотографии.
Дубровская села на место. К ее немалому огорчению, присяжные отнеслись к фотографиям прокурора с не меньшим вниманием, чем к ее рисункам, а быть может, они проявили к ним даже больше любопытства. Ведь увечье привлекает внимания больше, чем классическая красота.
Латынин знал, что добьется нужного эффекта. Увидев розовую плоскость вместо изящной женской груди, пересеченную алым рубцом в том месте, где врачи делали надрез, люди не могли сохранять невозмутимость. Некоторые из них морщились и демонстративно отводили глаза в сторону. Одна из женщин даже прикрыла рукой рот, так, словно хотела подавить стремящийся из горла крик. Зрелище и вправду было шокирующим. Лиза знала: что бы она теперь ни говорила о чистой и светлой любви Виталия, присяжные навсегда запомнят не образ милой пастушки, а зловещий ярко-алый рубец, оставленный кровавым росчерком скальпеля...
Глава 10
Когда Дубровская добралась до дома, от ее утреннего благодушия не осталось и следа. Каблучки ее уже не отбивали веселую дробь, когда она поднималась по ступенькам знакомого крыльца, а стучали мерно и глухо, как копыта усталой клячи, которую после тяжелого дня ведут под уздцы домой. Она и рада была искриться весельем, но не могла, потому что была выжата, как лимон.
– Замечательно выглядишь, – встретил ее супруг. – Что, кто-то умер?
Она с трудом заставила себя улыбнуться. Андрей не был виноват в том, что она пришла усталая и разочарованная. Хотя кое в чем он должен был держать перед ней ответ.
Лиза скинула туфли и с удовольствием прошлась по паркету босиком, разминая затекшие пальцы. Как хорошо оказаться наконец дома и сбросить с себя деловой костюм, в котором целый день чувствуешь себя словно в футляре. Дубровская выбрала свободный домашний комплект и, заколов волосы в высокий узел на затылке, поспешила на кухню. В суете рабочего дня она как-то забыла про обед и сейчас чувствовала, что может съесть слона, но вот незадача – слона нужно было сначала приготовить. Пока она доставала из холодильника замороженные овощи и куриное филе, Мерцалов уютно устроился на диване, обложившись подушками, как падишах. Он успел навестить отчий дом и поэтому чувствовал себя совершенно спокойно, что нельзя было сказать о его жене, наспех готовящей для себя ужин. Овощи уже томились под крышкой, филе покрывалось тающей корочкой сыра. Лиза тоже была близка к температуре кипения.
– Твой замечательный Лыков скоро сведет меня с ума, – сказала она как бы между прочим. – Представляешь, он решил забрать у жены сына!
Супруг даже ухом не повел. Диктор говорил более занимательные вещи, чем она, и поэтому внимание Андрея было на стороне голубого экрана.
– Ты меня слышишь? – обиделась она. – Лыков забирает к себе сына. Он, видите ли, всерьез озабочен судьбой наследника.
– Ага, – ответил муж, щелкая пультом от телевизора.
– Что «ага», если твой знакомый ведет себя, как законченный негодяй? – спросила она, вставая между ним и экраном. – Ты хотя бы понял, о чем я тебе говорю?
– Прекрасно слышу, – отозвался муж. – Отойди-ка в сторону. Я хочу посмотреть новости.
– Значит, мои новости тебя не интересуют? – возмутилась Елизавета. – Ты втравил меня в эту историю, а сейчас, когда твой протеже выкинул фортель, ведешь себя так, словно это только моя проблема.
– Я не вижу здесь никакой проблемы, не преувеличивай! – отмахнулся Андрей, тщетно пытаясь разглядеть за спиной супруги взволнованное лицо корреспондента. Кажется, в Ингушетии произошло очередное ЧП. – Лыков забирает ребенка у своей жены, всего делов-то! Между прочим, он имеет на это право. Кстати, у тебя там ничего не сгорит?
Принципиальность очень хороша на сытый желудок, поэтому Елизавета бросилась к плите спасать ужин. Когда аппетитная горка заняла свое место на тарелке, Дубровская с неудовольствием поняла, что ей придется ждать. Есть обжигающе горячую пищу, несмотря на голод, было невозможно. Тем лучше, ведь у нее осталось что сказать Андрею.
– Почему-то о своем сыне Лыков вспомнил только тогда, когда над его любимым «Подворьем» возникла реальная угроза, – начала она вновь, садясь с ним рядом. – Ты же понимаешь, что он использует ребенка как инструмент давления на свою жену? Я отказываюсь принимать участие в этом спектакле!
Мерцалов, отчаявшись услышать хоть что-нибудь из того, что говорили по ящику, сердито отбросил пульт.
– Это непрофессионально! – заявил он обвиняюще. – Ты должна быть на страже интересов клиента, и если он вдруг решил защищаться именно так, ты должна поддержать его и подсказать, как это сделать лучше.
– Подсказать, как отобрать у матери малолетнего ребенка? – вскричала она изумленно. – Андрей, да ты в своем уме? Неужели ты считаешь такие методы допустимыми?
