толк в товарно-денежных отношениях. После того как мы стали жить вместе, ее материальная помощь дочери стала почти регулярной. За две недели до смерти она послала девушке свое фамильное кольцо с изумрудом. Я тогда не предполагал, что это был ее прощальный подарок.
– А вы видели ее дочь?
– Да, только раз. Тогда, когда передавал ей кольцо. Позже я не искал встреч. Да и что бы я мог ей сказать?
Виталий на несколько мгновений задумался. На его лице появилось отсутствующее выражение. Он сидел здесь же, на привинченном к полу деревянном табурете, но его душа покинула пределы холодных казенных стен. Он был где-то в своих воспоминаниях.
Черты лица его смягчились, а взгляд заволокло туманом. Казалось, он не только видит картины своего прошлого, но и переживает их наяву. Уголки его рта подрагивали, и со стороны могло показаться, что он даже улыбается кому-то. Беспокойные пальцы на столе то сжимались в кулаки, то замирали, как бывает обычно во время разговора, когда человек оживляет свою речь жестами. Он настолько ушел в свое прошлое, что даже Елизавете стало неловко, словно она без спроса влезла в чужую жизнь. Тактично отведя взгляд в сторону, она тоже молчала.
Внезапно Бойко пришел в себя, и это возвращение из грез в реальность далось ему нелегко.
– О, простите! – опомнился он. – Я просто задумался... Я не должен так бездумно транжирить ваше время.
– Не беспокойтесь. Все нормально, – заверила его Елизавета. – Должно быть, вы сильно были привязаны к Веронике?
Он кивнул.
– Это была необыкновенная женщина, – только и ответил он, но тон, каким это было сказано, свидетельствовал о многом. В нем было все: любовь и горечь, восхищение и боль утраты. – Я помню ее, словно мы расстались вчера. В моих ушах еще звучит ее голос. Я знаю все его интонации. Стоит мне прикрыть глаза, и она является передо мной живой, осязаемой. Я вижу, как она склоняет голову набок, когда слушает. И этот ее жест... – Он сделал пальцем легкое закручивающее движение. – Это ее привычка наматывать на палец локон. В последние годы у нее была короткая стрижка. Я ее и не видел с длинными волосами. Но характерный жест остался. Она смеялась всякий раз, когда я ловил ее на этом.
Он тихонько улыбнулся, опять погружаясь в пучину воспоминаний.
– Вы не представляете, как тяжело видеть угасание любимого человека и знать, что оно неизбежно. Я потерял мать и надеялся, уже будучи врачом, что смогу остановить смерть. Но врачи иногда оказываются бессильны перед болезнью, и все повторилось вновь: операция, химиотерапия, которая ее больше калечила, чем лечила, а потом рецидив. Вероника не выдержала того, что замкнутый круг придется пройти еще раз. У нее просто не было сил на это, а вся моя любовь была бессильна перед ее горем.
– Но как в ее руки попал шприц с инсулином?
– Этого я не могу сказать, но смутно чувствую за собой вину. Ведь это я когда-то сказал Веронике, что инъекция инсулина, разумеется, чрезмерная его доза, легкий путь на небеса. Черт тогда меня дернул за язык! Мы часто говорили с ней на тему эвтаназии, и всегда инициатором таких разговоров становилась она. Ника недоумевала, почему в нашей стране человек не имеет права на легкую смерть.
– Это сложный вопрос.
– Да. И счастлив тот, кто может решать этот вопрос теоретически, сидя в своем кабинете за грудой научных трудов. Из больничной палаты взгляд на это совершенно другой.
Дубровская вздрогнула. Словно повеяло могильной сыростью. Она представила, как тяжело было решиться жизнелюбивой Веронике на такой отчаянный шаг.
– Вы замерзли? – участливо спросил Виталий. – Я могу закрыть окно.
Окно выходило здесь на сплошную кирпичную стену, расположенную всего лишь в полуметре. Благодаря этому в следственном боксе почти не было естественного света. Утром и днем здесь было включено освещение.
– Нет. Все хорошо. Просто здесь чувствуешь себя, как в склепе.
– Это я заморочил вам голову своими рассуждениями, – с виноватой улыбкой объяснил Виталий. – Вы и так делаете для меня все, что можно. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь вас за это отблагодарить.
– Да. Мы решили, вы напишете мой портрет, – лукаво глядя на него, заметила Лиза. – Может, начнете прямо сейчас? У меня есть блокнот и ручка.
– Нет. В этих стенах я чувствую себя крепостным. Душа и руки художника должны быть свободны.
– Тогда вы рискуете больше не увидеть меня в романтическом образе, – рассмеялась Лиза. – Вы, наверно, уже поняли, что на работе я предпочитаю носить деловые костюмы. Это как часть игры. Суд – своего рода театр.
– Вы можете надеть на себя даже мешок. Я все равно увижу все, что мне нужно. – Он посмотрел на нее так, что Дубровская опять почувствовала себя неловко. Она казалась сама себе нагой. Но в этом было что- то приятное, будоражащее и – увы! – уже забытое.
– Должно быть, я уже засиделась у вас, – сказала Елизавета так, словно находилась в гостях. Ей совсем не хотелось уходить. Но, надев нарядное платье, она словно примерила на себя чужой образ, который теперь ее жутко смущал. Куда-то запропастилась ее собранность и деловитость, а взамен их откуда ни возьмись появились беззаботность и кокетство.
– Могу я поинтересоваться, каковы ваши планы на выходные? – светским тоном спросил Бойко. – Или я опять сую нос не в свое дело?
– О! Ничего особенного, – улыбнулась Лиза. – Обед с родственниками на природе. Мы едем в дом моей свекрови.
– Звучит великолепно, – одобрил он, но сама Елизавета понимала, что ее не ждет ничего великолепного. Очередной скучный обед в обществе хорошо знакомых людей, а вечером, как водится, телевизор. Ей уже заранее хотелось зевать. Вряд ли она наденет на себя что-то, похожее на фисташковое платье. Скорее всего, ограничится джинсами и майкой. Так удобнее.
– Тогда я пойду, – сказала она, приподнимаясь с места. Шелковое платье, чуть заискрив, прижалось к стройным ногам, обрисовав их с анатомической четкостью. Конечно, она забыла про антистатик.
Бойко, не отводя от нее глаз, сам нажал на звонок вызова конвоира.
– Спасибо, что пришли, – сказал он тепло. Но в глазах его было еще что-то, что Елизавета так и не смогла прочесть...
Глава 12
Вернувшись домой, Елизавета застала мужа возле телевизора. Он даже не потрудился повернуть в ее сторону голову, хотя щелчок входной двери должен был услышать в любом случае.
Сделав шаг, Дубровская запнулась о спортивную сумку, выставленную едва ли не на пороге. Оттуда торчали в сторону теннисные ракетки, и было ясно, что она укомплектована всем необходимым для поездки за город. Это мигом напомнило ей, что на календаре вечер пятницы и, стало быть, их давно ждут в доме любимой свекрови. Господи, Лиза совсем забыла о том, что они собирались выехать раньше! Матушка Мерцалова, должно быть, оборвала телефон, недоумевая, по какой причине дети задерживаются с выездом. Ведь им нужно было заскочить еще на рынок и в магазин для того, чтобы привезти с собой целый багажник еды. Домашние обеды в кругу семьи требовали тщательной подготовки, а также наличия некоторых продуктов, купить которые в седьмом часу вечера было просто нереально.
Молчаливая атмосфера дома подействовала на Лизу угнетающе. Это было слишком похоже на затишье перед бурей. Андрей лежал перед телевизором, вытянув вперед ноги в голубых джинсах, и делал вид, что судьба австралийских кенгуру его волнует больше, чем появление на пороге жены. Судя по всему, он пришел домой рано, давно уже успел принять душ и переодеться.
– Я немного опоздала, – пробормотала Лиза, появляясь перед ним в образе раскаявшейся блудницы. – Глупо, правда? Ты не представляешь, как упрямы бывают некоторые судьи. Мы так и не дождались появления важного свидетеля, но председательствующий не хотел нас отпускать.
– Твой телефон опять молчал, – проговорил Андрей голосом обвинителя.
– Ну, разумеется. Ты же знаешь правила, – виновато пожала плечами Лиза. Во всяком случае, она почти не солгала. Она сдала телефон еще на входе в изолятор. Пользоваться мобильником на свидании не разрешалось.
