лишнее.
— И правильно делает, — неожиданно для мальчишки заключил Беркут. — Поступай точно так же. А теперь пошли. По дороге расскажешь все, что видел.
Еще какое-то время Мазовецкий, прихрамывая, шел вслед за ними.
— Мы же договорились, — напомнил ему Андрей.
— Я немного провожу. Вы идите. Не обращайте на меня внимания.
— В таком случае считай, что идешь в арьергардном заслоне, — придумал ему оправдание Беркут.
— Можешь быть уверен, что надежнее арьергарда у тебя еще не было, — признательно молвил поляк.
39
Склон представал настолько крутым, что порой Беркуту казалось, будто они поднимаются к труднодоступному перевалу, тропинка к которому с каждым шагом становится все уже, извилистее и каменистее.
Еще труднее стало идти, когда где-то в километре от плато, названном Лазорковой пустошью, Беркут, опасаясь засады, свернул с тропинки и уже сам прокладывал путь мальчишке, продираясь через кустарник, обходя валуны и выкарабкиваясь из скалистых оврагов.
Плато открылось им неожиданно. Просто они поднялись на гребень еще одной возвышенности и вдруг увидели перед собой усеянную каменными глыбами равнину, немного напоминающую ту, у кромки которой жил Смаржевский. Осторожно, оглядываясь по сторонам, мальчишка, а за ним Беркут, перебежали ее и оказались у сплошной стены кустарника.
Андрею она показалась непроходимой, однако Алекса умудрился выискать в ней «козью тропинку», благодаря которой они добрались до лиственного леса. Крона его оказалась сплетенной так густо, что, входя под нее, путники попадали как бы под темный навес, куда почти не проникали лучи солнца и где постоянно было холодно и влажно.
— Дальше не пойду, дальше сами, — вдруг заявил мальчишка, остановившись у поросшей сосняком горы. Лес тоже был усеян валунами и небольшими скалами, и идти по нему было ничуть не легче, чем по каменистому полю. Однако Беркуту показалось, что дело вовсе не в усталости проводника. — Там, за горой, много терна и шиповника. Это место так и называют у нас — «терновым полем».
— А Лазоркова пустошь?
— Так это же она и есть. Когда-то здесь жили монахи. В скалах остались их пещеры.
— Понял, — кивнул Беркут. — Спасибо, что провел. — Он не спрашивал, почему мальчишка не желает вести его дальше. Да и не хотелось, чтобы он рисковал. — Смаржевский говорил, что на пустоши есть чабанская землянка. Как ее найти?
— Выйдите к Черному Монаху. Это скала. Отсюда ее не видно. Вершина у нее такая, будто на ней человек стоит — монах, в плаще, с надетым на голову капюшоном. За это монахи и полюбили Лазоркову пустошь. Это у них было… как его?…
— Знамение? — подсказал Беркут, вглядываясь туда, куда показывал проводник.
— От знамения этого возьмете влево, до высоких камней. За ними увидите кошару. А недалеко от нее землянка. И пещеры тоже… Только смотрите: там попадаются змеи…
— Змей здесь хватает — в этом ты прав. Обо мне и людях, которых ты видел, никому. Понял? Да, кстати, — остановил лейтенант Алексу, когда мальчишка уже отошел от него. — Кто этих десантников мог провести сюда?
— Не знаю. Но если их сбросили оттуда, — показал на небо, — сами найти сюда путь они вряд ли смогли бы.
«Значит, в группе есть кто-то из местных, — продолжил его рассуждения Беркут, трогаясь в путь. — Если, конечно, это десантники, а не партизаны».
Места здесь действительно казались какими-то дикими. Попадая сюда, человек неминуемо должен был чувствовать себя так, словно он заблудился в каменной пустыне «затерянного мира», где на каждом шагу его поджидают змея или хищник.
Как ни странно, Андрей не слышал здесь ни голосов птиц, ни иных обычных звуков леса. На плато царила неестественная, настораживающая тишина, которая не приносила и не могла приносить никакого успокоения. Наоборот, она заставляла путника обострять все свои чувства, постепенно подчиняя их инстинкту самосохранения. Да и солнце светило здесь совершенно не так, как в долине. Даже в августе на плато, наверное, не ощущалось ни накала его лучей, ни духоты. Воздух на пустоши двигался сплошным густым потоком, не подчиняясь никаким иным законам природы, кроме закона своего вечного движения.
Достигнув Черного Монаха, Беркут принял влево и только тогда присмотрелся к его вершине. При определенной доле фантазии на ней в самом деле можно было разглядеть некое подобие фигуры в монашеском плаще с капюшоном. Однако заинтересовала Андрея не она. Лейтенанту вдруг почудилось, что где-то там, за этой монашеской фигурой, на горной седловине, действительно кто-то шевельнулся. Но кто: птица, зверь, человек?
Непрерывно оглядываясь, он отошел под защиту сосен и снова ступил на каменистое бездорожье. Только теперь его уже не оставляло ощущение, что он здесь не один. Никого не видел, не слышал ни шагов, ни треска веток под ногами, но все время ему казалось, что кто-то следит за ним.
Достав из кармана шинели второй пистолет, Беркут проверил его и пошел еще осторожней. Высокие камни, о которых говорил мальчишка, почему-то не появлялись, зато впереди снова открылась довольно широкая, хотя и давно нехоженая тропа. О ней Алекса не упоминал, и Андрею показалось, что он просто- напросто сбился с дороги. Впрочем, немного поколебавшись, он решил, что тропа все равно должна привести его к кошаре. Куда же еще?
Каково же было удивление лейтенанта, когда через несколько метров она привела его… к крутому обрыву. Только внимательно осмотрев склон, Андрей заметил, что когда-то давно здесь был небольшой мостик. Но его сожгли. В густой траве Беркут отыскал лишь обугленные сваи.
«Ну что ж, — подумал он, — если десантники избрали местом своего базирования этот 'монашеский' уголок, им можно позавидовать. Жаль, что я не наведался сюда раньше. Думал: пустошь — и есть пустошь… Однако хотелось бы знать, как они переходят на ту сторону».
— Хенде хох! — окрик прозвучал так неожиданно, что Беркут вздрогнул и едва удержался на краю каменистого обрыва. Лишь на какую-то минутку он забыл об опасности, лишь на минутку перестал контролировать местность и ситуацию, и то, чего он так опасался, произошло. — Руки вверх, гер офицер! — на ломаном немецком и с откровенным ехидством произнес тот, кто оставался сейчас у него за спиной.
— Я тот, кого вы ждете, солдат, — как можно спокойнее произнес Беркут, однако ни доводы его, ни сама русская речь на десантника впечатления не произвели.
— Бросить оружие, лицом в землю! Сначала стреляем, потом разбираемся, — у нас только так.
Беркут поднял руки вверх, но пистолет (другой пистолет за несколько минут до этого он вложил в карман шинели) не выбросил. И не оглянулся.
— Я сказал: брось оружие, фриц паршивый! — изощрялся пленивший, и по тону его Андрей понял, что тот уже не прочь и выстрелить ему в спину. Но все же пистолет не бросал. И, лишь услышав, что часовой медленно, осторожно приближается к нему, отпустил оружие и, скосив глаза, увидел надвигавшуюся на него тень человека с автоматом в руках.
Именно сориентировавшись на эту тень, он, как только солдат приблизился, нырнул под автомат и, отбив рукой ствол, все еще не оборачиваясь, сильным ударом каблука сбил противника с ног. Уже вырвав из рук нападавшего оружие, он вдруг увидел погон с двумя красными нашивками. Такие погоны он видел только на рисунках да в фильмах о Гражданской войне. Их носили унтер-офицеры царской армии.
«Неужели опять какие-то лжепартизаны, из белогвардейцев?!» — первое, что пришло ему в голову. Тем более что мат, которым пересыпал свое кряхтение уже обессилевший противник его, был неповторимо
