— Иногда казалось, что меня заживо замуровали. Срывалась ночью, уползала в штольню и по ней выходила к реке. Тайком, чтобы дед не знал. У немцев пост какой-то над рекой был. Одно время у нас в доме даже квартировал их офицер. Тогда старик вообще запрещал мне подниматься наверх.
— О, да у вас здесь арсенал! — только теперь Андрей заметил, что на низенькой полке, между нарами и лежанкой, хранятся браунинг, две лимонки, немецкая граната с деревянной ручкой и шмайссер. Рядом, на полу, но зацепленная ремнем за гвоздь, стояла трехлинейка.
— Арсенал еще только нужно будет создать.
— Хотите сказать, что все это оружие когда-нибудь стреляло? Я имею в виду, из ваших рук?
— Это — нет. Стрелять пришлось из этого, — она расстегнула ватник и выдернула из-за мужского брючного ремня небольшой пистолетик.
А пока Андрей, взяв за ствол, осматривал его, Калина выдвинула из-под нар небольшой картонный ящик, в каких немцы обычно хранили консервы, и продемонстрировала еще один «шмайссер-18» и добрый десяток рожков с патронами.
— Бедный ребенок, столько всего насобирать! Зачем тебе столько огнеубийства? — проговорил капитан, переходя на «ты» и присаживаясь у ящика. — Кто заставил тебя стаскивать сюда все это, и как ты собиралась распоряжаться им?
— Не смейте разговаривать со мной таким ехидным тоном! — вдруг вскипела Калина. — И имейте в виду: двоих таких, как вы, я уже отправила на тот свет.
— Сразу двоих? Врешь ведь, — сказал он без каких-либо эмоций и поднялся.
— Двоих. Причем точно таких же!
— Как я?
— Не наших, конечно, — ожесточенно, сквозь зубы, уточнила Калина. — Один был немцем. Я его прямо здесь, у реки. Камнем по голове, и в реку. Автомат его — вот он. Правда, этот попался мне случайно. Унтер-офицер ихний. Понял, что я не парень, однако ничего своим не сказал, сам выследил вечером, возле плавней.
— И ты его… исключительно из чувства горячей любви…
— Именно из чувства…
— С этим разобрались, а кто другой несчастный?
— Другой нашим был, только служил не нашим. — Калина вздохнула, рванула из рук Беркута автомат, однако он сумел удержать его.
— Я так понимаю, что полицая своего ты действительно ухитрилась полюбить… — откровенно провоцировал ее капитан.
— Кто же мог предположить, что он не то что в полицаи, а в охранный батальон ихний подастся? Говорят, его даже хотели послать в офицерское училище. И, наверное, послали бы, потому что парень и в самом деле толковый был. Не пойму только, почему такой лютой ненавистью ненавидел коммунистов.
— Теперь он уже не сможет объяснить нам этого. Его… — тоже в плавнях?
— Нет, этого прямо здесь. Потом пришлось выволакивать. Ночью. Вот отсюда, — Беркуту показалось, что сейчас уже Калина вспоминает об этом без особого душевного содрогания. Хотя, возможно, и раскаивается.
С минуту они молча смотрели друг на друга. Единственное, что Андрей до сих пор сумел открыть для себя в этой женщине, — что в ней не осталось ни капельки женственности. Теперь же, подчиняясь какому- то трудно объяснимому влечению, он снял с головы Калины шапку и забросил на нары, потом, отложив автомат, расстегнул пуговицы ватника и старого, заеложенного пиджака… Под тонким свитерком четко обозначились острые бугорки груди.
Не удержавшись, Беркут медленно провел пальцами по ее щеке, по шее, как бы невзначай коснулся одного из этих бугорков и задержал руку уже где-то на скрытой под мешковатыми брюками и ремнем талии.
Похоже, что сначала Калина попросту не поняла, почему капитан вдруг так повел себя. Решила, что единственной целью его было действительно убедиться, что перед ним девушка, а не парень. Только поэтому так безропотно позволила расстегивать и осматривать себя. Но потом… потом у нее уже не хватило силы воли одернуть верзилу-офицера.
Так и стояла, запрокинув голову, словно карлик перед огромной статуей, и, завороженно всматриваясь в его лицо, безучастно ожидала, чем кончится этот его сугубо мужской порыв.
— …Неужели прямо здесь?… — проговорил Беркут совершенно не то, что нужно было сказать сейчас. И нервно облизал губы, чувствуя, что во рту у него все покрылось соляной коркой жажды.
— А… где? — едва слышно проговорила она. — В доме? Там нельзя. Лучшего места нам не найти.
Андрей растерянно улыбнулся. Он имел в виду совершенно не это. Всего лишь пытался уточнить, действительно ли Калина убила того красавца из охранного батальона именно здесь; и еще его поразило, как спокойно, по-деловому она восприняла его «нечаянное предложение».
— Чего ухмыляешься? — вдруг резко спросила девушка. — Смеешься-то чего?!
— Извини. Это у меня от усталости.
— От усталости по бедрам не шарят.
— Ты права. Но я рад, что ты все-таки женщина.
— В чем бы еще надо было бы убедиться, — скабрезно хихикнула Калина.
— Вот, пытаюсь…
— И в этом вся твоя попытка? — вновь опасно иронизировала девушка.
— Даже странно как-то, когда притрагиваешься.
— Это — да. Без баб вы быстро дичаете.
— Старик не знал, что он, охранник твой, сюда приходил? — сняв руку с бедер, Андрей вновь коснулся груди девушки. — Ты его сама приводила? Тайно?
— С-са-ма, — закивала головой Калина. — Дважды. Старик даже не догадывался об этом. Но этот не любил меня, — она так ни разу и не назвала его по имени. — Он лишь… Да ты и сам такой, что тебе объяснять? Однако убила не поэтому, нет-нет, — вдруг всполошилась девушка. — Боже меня упаси. Уходя, он заметил автомат. И еще в ящике лежали документы того унтер-офицера. Я готовилась передать их партизанам, которые иногда наведывались к нам на хутор.
— Неужели выдал бы?
— Этот — да. Коммунистов он ненавидел страшнее, чем сами немцы. А коль я за них… Словом, мы бы так и попрощались с ним. Не любя, навсегда. Но он взял эту солдатскую книжку, полистал ее и говорит: «Так это что… твоя работа? Так ты, гадина, что, тоже на энкаведистов работаешь? Да тебя завтра же повесят! Одно слово скажу — и на первой же ветке».
— Не нужно, хватит об этом, — резко прервал ее капитан. — И не смотри на меня так. Я достаточно наслушался подобных исповедей. — Он прошелся по подземелью, опять взял автомат, проверил его. Быстро рассовал по карманам шинели лимонки, засунул за ремень ручку немецкой гранаты, порастыкивал по опустевшим подсумкам автоматные рожки.
— Вместо того чтобы раздеваться, ты вооружаешься? Такого в моей практике еще не случалось.
— Часть этого арсенала я конфисковываю. Хватит с тебя того, что осталось.
— Да не в железках этих дело, еще насобираю. К тому же у меня два таких тайника.
— Ого, старательно готовилась! Уж не партизанский ли отряд решила создавать?
— А я не уверена, что и при своих не придется по подземельям прятаться. Говорят, к тем, кто на оккупированной территории был, «верные сталинцы» относятся, как к врагам народа.
— Брось, не может такого быть. Впрочем…
— Зря я тебе об этом, да?… — с грустью спросила Калина, пытаясь заглянуть ему в глаза. Пальцы ее застряли на пуговице пиджака, который она все еще не решалась застегнуть.
— О «врагах народа»?
— Да нет, о полицае, с которым… Из-за этого вся охота к любви у тебя враз пропала.
Беркут и сам не мог понять, что происходит, почему он так ведет себя. Но он действительно перестал воспринимать ее как женщину. «Или, может, сам себя перестал воспринимать как мужчину, — ехидно заметил Андрей. — Так и признайся, если не Калине, то хотя бы самому себе».
