проститутки и вытер его о простыни.
— Засунь его обратно! — крикнула женщина.
— Что засунуть?
— Ты сам прекрасно знаешь, что, ублюдок! — огрызнулась шлюха.
— Разве ты не знаешь, что нельзя называть так бойца великого немецкого вермахта, женщина, — мягко заметил Шульце. — Подумай, как бы отнесся к этому фюрер?
— К черту фюрера! — вспыхнула негритянка.
Шульце покачал головой, изображая негодование:
— Неужели у тебя нет ни капли уважения к этому величайшему полководцу всех времен и народов?
Блондинка, широко раскрыв рот, стала медленно опускать голову ему между ног. Шульце оттолкнул ее ладонью:
— Бесполезно, моя дорогая. Эта птичка сегодня больше летать не будет.
Чернокожая проститутка покачал головой:
— Когда здесь бывали англичане, то они не сдавались так легко.
— Ничего удивительного, — протянул Шульце и зевнул. — Они же годами ходят без женщин. И стоит им только дорваться до одной, как они выплескивают в нее все, что копилось в них все предшествующие годы. Что же касается симпатичного парня вроде меня…
Он вдруг замолчал. Из соседней комнаты донесся щелчок кнута. За ним последовал сдавленный стон, в который, впрочем, вкралась нотка странного удовольствия.
— Что это такое? — резко спросил сержант Шульце.
Чернокожая проститутка потянулась за сигаретой. Затянувшись, она бросила:
— Это наша Свинья. Обрабатывает кого-то из пожилых клиентов.
— Что ты имеешь в виду под словом «обрабатывает»? — нахмурился Шульце.
Шлюха пожала плечами:
— Она обхаживает их хлыстом и плеткой. Знаешь, милый, у этих стариков ничего не встает, если только не причинить им чуточку боли.
Шульце медленно кивнул.
— Мне кажется, ей самой доставляет удовольствие избивать мужиков, — с улыбкой произнесла блондинка. — Я только не могу взять в толк, почему сами мужики идут к ней. Что они только в ней находят, прости господи? Будь я мужчиной, я бы точно побрезговала воткнуть в нее свой член, хотя бы он был даже из резины.
Шульце посмотрел на нее и медленно произнес:
— Значит, она бьет мужчин хлыстом, чтобы вернуть им потенцию?
У него был задумчивый вид. Казалось, в его голове постепенно формируется какая-то мысль.
— Потенция… Какое сложное слово для простого солдата! — фыркнула чернокожая проститутка. — Черт побери, в следующий раз ты признаешься мне, что даже читаешь книги!
— Я сделаю с тобой что-нибудь похуже, если ты не будешь следить за своим языком, — предупредил ее Шульце.
— Как бы я мечтала дождаться этого! — страстно выдохнула женщина.
Он пропустил ее реплику мимо ушей.
— Послушайте, — медленно проговорил он, прислушиваясь к звукам, которые доносились из соседнего помещения, — как вы думаете, эта Свинья согласилась бы помочь нам? Я хотел бы немного проучить одного своего приятеля…
Глядя на проституток, Шульце изложил им свой план. Когда он закончил, они расхохотались и долго не могли остановиться. Сама идея им чрезвычайно понравилась. В их глазах это был идеальный способ сбить спесь с мужчины. А ведь мужики вели себя с ними порой так грубо…
— Да, хотела бы я увидеть Свинью вместе с твоим приятелем, — заливалась смехом негритянка. — Она устроит ему хорошенькую ночку!
Шульце соскочил с кровати и, подойдя к окну, принялся натягивать трусы. Снаружи по-прежнему падал густой снег. Улица была совершенно пустынна. Лишь двое человек шли по ней. Судя по форменной одежде, это был какой-то офицер со своей девушкой. Они шли, тесно прижавшись друг к другу.
Когда они поворачивали за угол, Шульце сумел разглядеть лицо мужчины. Это был гауптштурмфюрер фон Доденбург. Шульце не смог сдержать улыбки. Ясно, что командир его роты тоже решил провести сегодняшний вечер в объятиях женщины. «Кровать — это действительно самое подходящее место для человека в такой отвратительный зимний день», — подумал унтершарфюрер Шульце.
Внезапно он изменил свои планы. Месть Метцгеру могла немного подождать. Шульце решительным жестом сорвал с себя трусы и швырнул их на пол.
— Эй, девчонки, — закричал он двоим проституткам, — прыгайте обратно в кровать! Я возвращаюсь!
Густой снег неожиданно сменился дождем, который забарабанил по крышам домов и стал стекать по оконному стеклу, точно слезы. Куно фон Доденбург и Симона Ванненберг сидели друг напротив друга в темной сырой комнате, заполненной тяжелой мебелью, и прислушивались к грустной песне дождя.
— Почему ты пришел? — спросила она. Ее прекрасное лицо было сдержанным и непроницаемым — таким же сдержанным и непроницаемым, как когда-то в госпитале.
— Почему? Чтобы увидеть тебя, Симона. — Он попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло.
— Нет, — покачала головой женщина, — я имела в виду совсем другое. Почему вы, немцы, пришли к нам, в Бельгию?
— Потому что… — начал было бодро рассказывать он, но, увидев выражение презрения на ее лице, смешался. Фон Доденбург пожал плечами. — Я не знаю, — тихо проронил он. — Наверное, это была часть общего плана.
— Часть общего плана? — повторила она. Ее лицо исказилось. — Что это, черт побери, означает? Что это за план? И почему мы обязаны следовать ему?
До них донесся шум, который производила на кухне мать Симоны, готовившая там кофе. Эта старая кухня вся пропахла мясом и луком — как, кажется, и все остальные бельгийские кухни.
Внезапно у фон Доденбурга словно сорвали пелену с глаз, и он ясно увидел, что за женщина сидит перед ним. Нет, это не была та женщина, чье белое тело разметалось на кровати; женщина с широко открытым ртом, задыхавшаяся от страсти, словно рыба, выброшенная на берег; женщина, по телу которой текли капли пота от того, что они яростно занимались любовью. У настоящей Симоны было бледное лицо, точно высеченное из камня, лишенное каких-либо других эмоций, кроме ненависти. И он вдруг также почувствовал, что таких, как она, было очень много — причем по всей Европе.
— Ты ненавидишь меня, не так ли? — ровным голосом спросил фон Доденбург, словно осведомляясь о состоянии погоды.
— Да, я ненавижу тебя. Но не как Куно фон Доденбурга — человека, с которым я спала три раза. А как немца, то есть как одного из тех людей, кто силой оккупировал мою страну.
Фон Доденбург поднялся на ноги и официальным сухим голосом произнес:
— В таком случае я пойду.
Она тоже поднялась.
— Думаю, так будет лучше, — сказала она, глядя на него.
Куно протянул ей руку.
— Думаю, я больше тебя не увижу.
— Думаю, что нет.
— Я сам найду дорогу. Не надо провожать меня.
Дверь за фон Доденбургом захлопнулась. Симона Ванненберг осталась стоять одна в центре большой темной комнаты.
Но ее одиночество не продлилось слишком долго. В окно постучали. Она повернулась и увидела Жана. Несмотря на дождевик, который был на нем, он весь промок.
