только на защелке… Я увидел, как мелькнули ноги Черникова: потоком воздуха его вышвырнуло из камеры. Следом выбросило меня, но по пояс. Сорвало об обрез люка баллоны, воздушный мешок, шланги… Камера продержалась на плаву секунд пять — семь. Едва я выбрался из люка, как она камнем пошла вниз. Черников плавал неподалеку лицом вниз. Он был мертв.
Я не видел, как наши садились на плотик, и вообще не знал, куда они все подевались. Просто плыл себе, и все, пока не наткнулся на свой собственный дыхательный мешок.
Да, этот парень родился не в одной, а в двух счастливых рубашках. Рыбаки, заметив в волнах оранжевую точку (дыхательный мешок), подобрали Слюсаренко.
ВСК — всплывающая спасательная камера — предназначалась для выхода с глубины всего экипажа. Из 69 человек она спасла одного. Но и в этом случае ее строили не зря.
Виктор Слюсаренко живет сегодня в Киеве, служит в органах безопасности Украины. Растит двух сыновей. Удивительная вещь: до рокового похода у четы Слюсаренко долгое время не было детей. Пережитый стресс, уверяют врачи, весьма способствовал долгожданной беременности. Жена мичмана родила сразу двойню.
Глава шестая. «Они умирали молча»
Они попали из огня да в полынью. В «Словаре командных слов» нет такой команды — «Покинуть подводную лодку!». Для подводников это звучит столь же абсурдно, как приказ «Расстаться с жизнью», ибо подводная лодка, прочный корпус — защитная оболочка одна на всех, общее тело всего экипажа…
Покинуть подводную лодку?! В это не верилось, как не верится в конец света.
Мичман Кожанов, старшина команды гидроакустиков, глядя, как открывают контейнеры с плотами, шутливо воскликнул: «Неужели мне придется замочить новые ботинки?!» Он мог шутить лишь потому, что, как и все, не верил в невероятное: их прочнейшая из наипрочнейших атомарина пойдет на дно, как протараненная баржа. Но она пошла…
Капитан 1-го ранга Б. Коляда, заместитель командира дивизии:
— После 15 часов летчики передали, что к нам идут: атомная подводная лодка (она была приблизительно в ста милях), гидрографическое судно «Колгуев» и сейнеры во главе с плавбазой «Алексей Хлобыстов». Время подхода — 18 часов. Лодка вела себя нормально. Инженер-механик доложил мне, что при затоплении двух кормовых отсеков (шестого и седьмого) корабль по диаграмме остойчивости все равно останется на плаву. Поэтому мы оценивали ситуацию так: выгорит кислород, вскроем отсеки, введем в строй рулевые машинки и пойдем на буксире на базу. То есть все будет так, как на лодке, горевшей в Атлантике два года назад. Однако ближе к 17 часам крен и дифферент стали медленно нарастать на правый борт и корму. Я сказал командиру: «Готовь „секреты“ к уничтожению, а личный состав — к переходу на надводный корабль. Чтоб швартовая партия была на корпусе…»
Около 17 часов подводная лодка резко пошла на корму. Когда я вылез наверх, оба спасательных плота были еще в контейнерах. Вместе с мичманом Григоряном мы вытащили левый плотик. Он стал надуваться. Мы держали его за спусковой линь. Плот, надуваясь, приобретает шарообразную форму, и вот в этот момент его и перевернуло волной. Мы пытались вытащить его на носовую надстройку, но сильная волна перебросила его на другой борт. Все стали прыгать за ним. А плот правого борта, вытащенный наполовину, так и пошел вместе с лодкой. Его потом выбросило из-под воды. Он вынырнул перевернутым, и его понесло ветром от нас…
Я был одет легко, в одном РБ, поэтому быстро догнал плот левого борта, облепленный людьми довольно густо. Талант Буркулаков протянул мне руку и помог влезть. Он вытащил меня из воды до половины…
Мичман Александр Копейка:
— Я, наверное, покидал мостик самым последним. Почему? Вытаскивал из ограждения рубки обожженного. Когда же добрался до плотика, он уже был почти весь облеплен. Мне пришлось долго его обплывать, пока с левой стороны не нашел, за что ухватиться. Все в основном прыгали на правый борт, поэтому и плот был с правой стороны перегружен, а с левой — более-менее…
Лодка погрузилась метрах в трех от плотика. Просто не верилось. Сколько нам на разводах зачитывалось о всяких авариях! Но я никогда не мог подумать, чтобы лодка могла вот так взять и исчезнуть…
…Потом, на плоту, мы, конечно, друг друга поддерживали, да и самолеты надежды много давали. С самого начала еще терпимо было. А потом, примерно через полчаса, волнение усилилось и нас стало накрывать с головой. Вот тут многих просто отрывало и уносило. А кое-кто и сам терял силы: глаза стекленели, на губах пена выступала, отпускал леер и тут же уходил под воду.
Механик, капитан 2-го ранга Бабенко, до последней минуты спрашивал меня: «Где корабли? Где корабли?..»
У капитан-лейтенанта Богданова часы шли, и все спрашивали, сколько там до восемнадцати осталось. А он подбадривал: «Ребятки, потерпите немного, пять минут осталось». И так с добрых полчаса у него все еще «пять минут» оставалось. Поддерживали нас, пока были живы, старпом, капитан 2-го ранга Аванесов, начпо Буркулаков… Все верили, что нас не оставят, не бросят.
А потом вдруг под нами что-то взорвалось. Тряхнуло так — решили, плот лопнул. Осмотрелись — все в порядке. Ну и чтобы всякую панику пресечь, запели «Варяга».
А командир БЧ-4 (связи), капитан 3-го ранга Володин, до последних минут жизни все повторял: «Ребята, я сам был на связи, я сам слышал, как летчики передали: „Корабли идут на помощь“». И когда самолеты стали стрелять ракетками, мы поняли — помощь близка, на нас наводят суда, надо продержаться во что бы то ни стало. И мы держались…
Капитан медслужбы Л. Заяц:
— Где-то за полчаса до гибели лодки я спустился вниз, зашел к себе, взял фото дочери и сына. Хотел забрать и книги, что прихватил из дома, «Гойя», «Рассказы о Пушкине» Тынянова, но оставил на полке. Подумал, что здесь они будут целее, чем на плавбазе. Я не сомневался, что нас поведут домой на буксире. На всякий случай попрощался с каютой, погасил свет. Поднялся наверх и увидел, как глубоко ушла корма в воду. Раньше как-то не смотрел в ту сторону — головы было не поднять, а тут — сердце екнуло.
Больные мои спрашивают: «Ну, как там?» Я их успокаивал: «Нормально». Подошел к Волкову, командиру электротехнической группы, поправил повязки, тихо спросил: «Коля, как ты думаешь, продержимся?» Он мне так же тихо: «Слишком быстро нарастает дифферент…» Я поднялся чуть повыше, вижу корма на глазах уходит в воду и нет никакой силы, чтобы удержать, остановить ее гибельное погружение. Тут стали спускать плотики. Я к Коляде:
— Борис Григорьевич, больных надо в первую очередь.
— Да, конечно.
Я ждал, что плотик вот-вот появится по правому борту. А его все нет и нет. Я перешел на левый борт. Капитан 3-го ранга Манякин, комдив движения, рванул за пусковой линь, раздался хлопок, и плотик стал надуваться. Его мгновенно перевернуло. Все, кто стоял рядом, и Коляда, и Григорян, общими усилиями пытались вернуть его в нормальное положение. Одной рукой держались за леер ограждения рубки, другой рвали линь, когда волна подбрасывала плот. Четыре попытки не удались, плот был слишком тяжел, пятая, самая сильная волна и вовсе перекинула плот через надстройку на другой борт. Только тут я заметил, что стою в воде, рубка быстро погружается, лодка становится почти торчком. Крики. Шоковое состояние. Оторопь берет, когда посреди моря твердь уходит из-под ног. Все ринулись вплавь. Неразбериха, толкотня. Ближайшая к лодке сторона плота была тут же облеплена. Я плыл в фуфайке и чехле от «канадки». Натыкался на кого-то, на меня натыкались, мешали друг другу. Плавать умели почти все, кроме старшего мичмана Еленика (он пошел на дно сразу, ни за кого не цепляясь, без криков о помощи), матросов Головченко и Михалева.
Отчетливо помню мысль: «Боже, какая нелепая смерть! Неужели и мне так придется?!» Перед глазами встали мама, дети. «Что маме скажут? Где могила сына?!» И тут все внутри поднялось, волна жизни такая накатила, откуда силы взялись — вцепился рукой в леер плотика, а рядом Игорь Калинин
