Глава восьмая. Взрыв у причала
Воистину — сколько голов, столько и мнений. Старейшина российского адмиралитета Николай Николаевич Амелько, только что отметивший свой 85-летний юбилей, считает, что никакого столкновения не было, а во всем виновата недоброкачественная торпеда.
Не то чтобы бывший командующий Тихоокеанским флотом не верит в принципиальную возможность рокового столкновения двух подводных лодок. Верит и даже отстаивает подобную версию, которая связана с гибелью другого нашего подводного крейсера — К-129. Адмирал Амелько просто убежден, что К-129 потоплена в результате тарана американской подводной лодкой «Суордфиш» в 1968 году. А вот «Курску» он отказывает в подобном ходе событий.
— У меня никогда не было сомнений, что К-129 была протаранена американской подводной лодкой «Суордфиш». Но случай с «Курском» несколько иной. Я полагаю — американцы тут ни при чем… Я полагаю, что причина гибели «Курска» в наших новых ракетоторпедах…
— Но почему, Николай Николаевич? Ведь общеизвестно, что наше торпедное оружие — лучшее в мире. Это даже американцы признают. Ведь просто так сами по себе со всеми своими ступенями предохранения торпеды не взрываются.
— А вы про подводную лодку Б-37 слышали?
— Слышал.
— Поговорите с ее командиром — почему у него «ни с того ни с сего» взорвался весь торпедный боезапас?
Командир злосчастной Б-37 капитан 1-го ранга Анатолий Степанович Бегеба живет в Полярном*, где и случилась сорок лет назад трагедия, подобная «курской». Еду к нему из Видяево, благо тут недалеко.
Анатолий Степанович радушный хозяин: ставит на выбор — чай с брусникой, коньяк на рябине.
Шла «холодная» — без выстрелов — война. Но скорбные списки на воинских обелисках множились год от года.
Экипаж дизельной подводной лодки Б-37 готовился идти на Новую Землю стрелять на полигон атомной торпедой. А потом — в Карибское море, на Кубу. Но трагический случай перечеркнул все планы вместе с жизнями ста двадцати двух моряков.
Небрежность? Месть? Диверсия?
В лейтенантскую пору обмывали мы новое офицерское звание нашего штурмана. Дело было в «Ягодке» — гарнизонной столовой города Полярного, которая по вечерам работала как ресторан. Играл оркестр, моряки приглашали дам… Я приглядел себе миловидную блондинку за соседним столиком, но старпом остановил:
— Не рвись… Она не танцует.
— Почему?
— Потом узнаешь…
Кто-то из новичков-лейтенантов попытался пригласить девушку, но получил отказ. И только в конце вечера, когда парочки двинулись к выходу, я увидел, что белокурая недотрога заметно прихрамывает. Провожать ее никто не пошел…
— Неужели та самая?
— Та самая…
Об этой девушке знали все старожилы Полярного. Узнал и я о ней в чьем-то тихом пересказе.
После гибели линкора «Новороссийск» флот семь лет не знал большей беды, чем та, что стряслась в Полярном на дивизии подводных лодок.
Черный день — 11 января 1962 года — начался весьма буднично. Таково уж свойство всех роковых дней — обрушиваться как гром среди ясного неба… Впрочем, стояла темная арктическая ночь…
Большая дизель-электрическая подводная лодка Б-37 ошвартовалась в Екатерининской гавани у 5-го причала. Того самого, у которого и по сию пору грузят на лодки торпеды. Командир — капитан 2-го ранга Анатолий Бегеба только что вернулся из отпуска — его отозвали досрочно (см. фото на вклейке). На политическом и военном горизонтах сгущались тучи — назревал Карибский «ракетный» кризис. Б-37 стояла в боевом дежурстве, то есть в полной готовности немедленно сняться и выйти воевать.
Ранним утром экипаж — семь десятков матросов, старшин и офицеров встречал командира в строю на причале. Старпом капитан-лейтенант Симонян, не чуя смертного своего часа, бодро доложил о готовности к подъему флага. И тут же под медное курлыканье горна флаг и гюйс подняли на всех кораблях.
— Команде вниз! — приказал Бегеба.
Начиналось ежеутреннее проворачивание лодочных машин и механизмов. Командир в таких случаях спускается в лодку последним.
— В 8 часов 20 минут я находился на верхней палубе корабля, — рассказывает Анатолий Степанович, — как вдруг услышал легкий хлопок, палуба вздрогнула под ногами и из верхнего рубочного люка повалил черный дым сильно, как из трубы паровоза. Первая мысль — замыкание, горят кабельные трассы. Так уже было прошлым летом. Не у нас — на другой лодке. Тогда, чтобы погасить пожар, пришлось открывать концевые люки и тащить баллоны с углекислотой… Бросился на причал к телефону. Доложил о пожаре начальнику штаба контр-адмиралу Юдину и сразу же на лодку. На палубе толклись рулевые, которые следили за проворачиванием рулей глубины. В ограждении рубки мельтешили радисты и метристы, проверявшие выдвижные антенны. Дым валил такой, что нечего было и думать лезть в центральный пост через входную шахту. Я приказал радистам прыгать на палубу, чтобы не отравились ядовитыми газами. А сам побежал в корму, где был аварийно-спасательный люк, по которому можно было проникнуть в седьмой отсек. Не добежал шагов десять — взрыв чудовищной силы швырнул меня в воду. Я не почувствовал ледяного холода. Полуоглохший вылез на привальный брус и с ужасом посмотрел на то, что стало с лодкой. Развороченный нос медленно уходил в дымящуюся воду…
Тяжело контуженного командира увезли в госпиталь с первой же партией раненых.
Один из офицеров торпедно-технической базы, у причала которой стояла Б-37, старший лейтенант Валентин Заварин попал в зону взрыва, но остался жив. Я много раз встречался с ним и в Полярном, и в Питере, и в Москве… Покойный ныне Валентин Николаевич оставил свои записи о том дне…
«Взрыв я воспринял как безмолвную вспышку в тот момент, когда перебегал через рельсы узкоколейки, по которой из торпедного склада вывозили на тележках торпеды… Очнулся в сугробе без шапки и без единой пуговицы на шинели. Было темно. На снегу валялись провода. В нос бил запах сгоревшего тротила, едкий дым застилал глаза.
На причале творилось невообразимое: к торпедному складу — вернее к тому месту, где стояла снесенная взрывом караулка, — сносили тела людей. Нос Б-37 ушел в воду, корма задралась к верху. К изувеченной субмарине бежали по причалу водолазы в гидрокомбинезонах. Кто-то из них уже спустился в отдраенный кормовой люк и вытащил оттуда полуживого моряка. Потом водолаз снова полез в тонущий корабль, долго не появлялся, наконец, из люка высунулась голова в шлеме, но выбраться на палубу парень не смог зацепился за что-то и на наших глазах ушел с кормой под воду… Берег оцепенел…»
На сопке, что возвышалась над Циркульным домом, над подплавом, стояли женщины с детьми. Поднятые грохотом и звоном вылетевших стекол, они бросились туда, где в этот час должны были быть их мужья. Мимо них с воем сирен сновали санитарные машины. Чья душа не вопрошала тогда с горестной тоской — «что, если и мой там?!»
Борт о борт с Б-37 стояла подводная лодка С-350. Одновременный взрыв двенадцати торпед разворотил и ее.
Город, еще не пришедший в себя после бесследного исчезновения в море подводной лодки С-80 со всем экипажем, накрыл стальной град обломков и осколков новой катастрофы. Огромные лодочные баллоны со сжатым воздухом разлетелись над гаванью и сопками как ракеты.
Валентин Заварин: «Один из них, проломив крышу и потолок, завис в кухне моей соседки. Чудовищный свист рвущегося наружу воздуха ударил в барабанные перепонки. Обезумев от ужаса, она выскочила с годовалым ребенком на улицу в ожидании конца света… Эхо взрыва докатилось до Североморска и даже до острова Кильдин…»
