думать. В темно-карих, как старые пуговицы, глазах появился огонек.
– И я им нужен, да? Они ведь к евреям не очень… Правда, я талантливый, сам знаю. На самом деле нужен?
Семенов снова промолчал. На этот раз – выразительно. Гуревич воодушевился:
– Семен, послушай, а если… А можно… Слушай, есть гениальная идея. Давай, я буду иностранным шпионом!
Семенов аж крякнул. Мало, кому удавалось его удивить. Гошка сумел.
– Это еще зачем?
– Ну, чтоб меня на глазах у всех арестовали, надели наручники, засунули в «воронок»… – мечтательно сказал Гуревич.
– Как говорят англичане, лучше плохая репутация, чем никакой?
– Точно! Семен, я всю жизнь был никем. Пустое место. Я только последние годы, когда меня нашел Дед и поставил на «пятерку», что-то значу. Но этого никто не знает. Ну да, личный программист, и чего? Не личность, так, девайс для гения. А тут все поймут, каков я!
Семенов позволил себе усмешку. А что? Его коллеги любят розыгрыши и мистификации. Им идея понравится. Может, от нее и польза какая будет.
– Семен, – осторожно позвал Гуревич, – а Дед знал, кто ты?
– Конечно.
– Он не боялся?
– С какой стати? Я же не его разрабатывал.
– А кого?
– Вот дубина… Тех, кто пытался разрабатывать его!
– А-а, – успокоенно протянул Гуревич. Поерзал на стуле, потом вскочил: – Погоди. Раз такое дело… Погоди.
Убежал в комнату, тут же вернулся, принес заляпанный кофе ноутбук. Маленький «Асус». Положил его перед Семеновым бережно, как артефакт из гробницы фараона.
– Вот.
– И?..
Гуревич отвел взгляд. Тяжело вздохнул.
– Знаешь, я, наверное, преступник. Но я просто не смог.
Семенову чуть не изменило самообладание.
– Здесь все по «пятой», – сказал Гуревич, зачем-то отползая к двери. – Полностью. Никто не знал. Я маньяк. Я живым себя чувствовал только в Нанотехе, домой не хотел уходить. Потом догадался – и сделал копию всей документации. Вообще всей. Работал и в институте, и дома. Знаешь, как было здорово? Вот, – повторил он и на сантиметр подвинул ноут к Семенову. – Когда Дед приказал уничтожить документацию, мы с тобой на работе все снесли, я и не пикнул. А почему нет? Я же знал, что у меня есть дубликат. Я просто для потомства хотел сохранить. Вдруг через год конвенцию отменят? И что, все заново?!.. А тут еще и Деда не стало… А сейчас я понял, что дома это держать нельзя. Мало ли, вдруг твои ребята не возьмут меня. Тогда за меня возьмется Мишка. Вытрясет все, что помню. Я, если честно, пыток очень боюсь…
Семенов стерпел и это.
– Пусть у тебя побудет. В этих ваших подвалах Лубянки, архивах или еще где. Вы же все храните. У вас память о «пятерке» сохранится лучше, чем в банковском сейфе.
Семенов посмотрел на ноут, прикидывая размеры. Да поместится, чего там – тринадцать дюймов. И убрал его в сумку, впихнув между двумя номерами журнала «Оружие и боеприпасы».
Гуревич сразу успокоился. Сел обратно на табуретку.
– Дед. Я любил его. Я никого так не любил, как Деда. Его и наши вертолетики. Эти годы… как один день. И все насмарку, – убито закончил он. – Такая гениальная идея! Дед меня после работы подвозил иногда. И бывало, что конец рабочего дня, я прихожу к нему, и вдруг меня осеняет. И мы прямо тут же садимся, у меня ноут, у него ноут… Я этот его ноут как свои руки знал. Белая «сонька». Каждую наклейку знал. И клавиша «Т» блестит сильнее остальных. И мы садимся, у него на компе архив, я ему сразу загружаю свою идею, мы тут же проверяем… И знаешь, что главное? Он радовался. Он как ребенок радовался. А потом все снес. Я видел сам. Железной воли человек. Я думаю, он и умер потому что жить не захотел. Жить комфортно таким, как Мишка. А настоящие люди так не могут.
Что правда, то правда, думал Семенов. А все потому, что цели у них разные. Настоящие люди ищут жизни, а «мишки» – комфорта.
– «Пятерка»… Вертолетики… – Гуревич всхлипнул. – Я никому этого не говорил. Никому. Они совершенны. Я был настоящим человеком, когда писал для них прошивку. Знаешь, какой могла быть «пятая» на самом деле?! Я… Я ведь сначала другую прошивку написал. То есть, для будущей поточной серии я выкинул лишнее, сократил там, ну, ты понимаешь. А для опытной партии – все осталось. Только нужен усиленный рой, иначе не прошьешь на полную. Опытная партия… Она другая. Только не смейся. Мне в детстве так хотелось собаку, а мама не разрешила взять щенка. И я… – он сглотнул. – Я сделал такую собаку. Существо, которое будет служить человеку и никогда не предаст его. Я сделал такого бота, который станет не только лекарством – но и другом. Чтобы если «пятерку» загрузили ребенку, он никогда больше не чувствовал одиночества.
Семенов слушал молча. В лице не дрогнул ни один мускул.
– Ты пойми, я просто хотел, чтобы… – Гуревич разгорячился. – Хотел, чтобы у каждого человека был свой щенок. Идеальный. На него не бывает аллергии, с него не сыплется шерсть, он не гадит и не грызет мебель. Он не болеет и не умирает.
– Совсем? – незначительным тоном спросил Семенов. – Там же таймер. Срок жизни ограничен.
– А вот и нет! – с гордостью воскликнул Гуревич. – Таймер в серийной прошивке! А в опытной есть команда «симбиоз»! Она таймер отключает. В благоприятных условиях рой мог бы жить неограниченно долго! Я многому их научил. Очень многому. И самое главное – я разрешил им учиться самим. Они послушные и любопытные… были.
Семенов молчал.
– Семен, – попросил Гуревич хрипло, голос у него от напряжения сел. – Если в тебе, в твоей кагэбэшной душе… должна же быть душа даже у кагэбэшников… если у тебя есть хоть что-нибудь святое – не говори мне, что опытная партия уничтожена. Не надо, умоляю тебя. Оставь мне иллюзию. Пусть я буду надеяться, что они догадались убежать, спрятаться. Я научил их некоторое время жить снаружи. И я прописал их так, что рой никогда не спит целиком. Всегда есть несколько дежурных. Если что, они разбудят рой. Я буду думать, что все получилось. Что рой проснулся, прогрыз себе маленькую дырочку и утек куда-нибудь. Ладно? Ну пожалуйста!
Семенов молчал.
Он помнил тяжесть этого самую капельку теплого контейнера.
И помнил очень бледного, изможденного мальчика. Он видел его лишь один раз, полгода назад. Случайно. На улице. Мальчик очень редко бывал на улице. Там ведь опасно, гриппы всякие, кто-нибудь чихнет – и не успеешь до больницы довезти.
Теперь мальчик никогда не останется один.
У него завелся целый рой маленьких, послушных, любопытных и очень верных друзей.
Я всегда знал, что это плохо кончится, думал Рыбников.
Где-то в самой глубине души он был пессимистом. И сейчас испытывал облегчение. Наконец-то страшное произошло, не надо мучиться ожиданием.
Пару минут назад вдалеке, но так, что он увидел, провели Зарецкого. Доктор льстиво улыбался своим конвоирам и чего-то лопотал. Наверное одних закладывал, а на остальных клеветал, по алфавиту, полный Нанотех. Рыбников не верил, что углядел Зарецкого случайно. Доктора ему показали. Хотели дать понять: отпираться бесполезно, эта гнида про тебя все расскажет. Спасибо, ребята, доставили удовольствие, приятно увидеть Зарецкого, взятого за жабры. А рассказать я вам и так все расскажу…
Он сидел за уцелевшим деревянным столом из комнаты отдыха охраны. А напротив – Гуревич. Тот самый. Толстый, самодовольный и победивший Гуревич. Проклятье, этот сукин сын обманул всех. Дважды. Он действительно продал архивы Деда. И, черт его подери, он продал их не американцам, не англичанам и
