— Если вы соблаговолите доверить мне только десятка четыре стрелков, — сказал он, — я сейчас брошусь за плетень, что идет вдоль дороги, по которой они поедут, — прикажите меня повесить, если они живо не повернут оглобли!
— Отлично, мальчик! Из тебя выйдет хороший военачальник! Ну, вы! Идите за его благородием и делайте все, что он вам прикажет.
В одну минуту Мержи расположил своих стрелков вдоль плетня; он приказал им стать на одно колено, приготовиться и, главным образом, не стрелять раньше его команды.
Неприятельские всадники быстро приближались; уже отчетливо слышна была рысь их лошадей по грязной дороге.
— Начальник их, — сказал Мержи шепотом, — тот самый чудак с красным пером, по которому мы вчера промахнулись. Сегодня мы его уж не упустим!
Стрелок, что был у него справа, кивнул головой, как будто желал сказать, что он берет на себя это дело. Всадники были уже шагах в двадцати, не более, и капитан их повернулся к своему отряду, по- видимому собираясь дать им какой-то приказ, как вдруг Мержи, неожиданно поднявшись, крикнул:
— Пли!
Начальник с красным пером повернул голову, и Мержи узнал своего брата. Он протянул руку к аркебузе своего соседа, чтобы отвернуть ее; но, раньше чем успел он ее коснуться, выстрел раздался. Всадники, удивленные этим неожиданным залпом, врассыпную бросились по полю; капитан Жорж упал, пронзенный двумя пулями.
XXVII. Лазарет
Father. Why are you so obstinate?
Pierre. Why you so troublesome, that a poor wretch
Cant die in peace? —
But you, like ravens, will be croaking round him.
Монах. Зачем вы так упорны?
Пьер. Зачем вы не даете умереть
Спокойно бедняку,
Не каркая как вороны над ним?
Старинный монастырь, сначала конфискованный городским советом Ла-Рошели, во время осады был обращен в лазарет для раненых. Пол церкви, откуда убраны были скамейки, алтарь и все украшения, был покрыт сеном и соломой; туда переносили простых солдат. Трапезная была предназначена для офицеров и дворян. Это был довольно большой зал, обшитый старым дубом, с широкими сводчатыми окнами, дававшими достаточный свет для хирургических операций, которые непрерывно здесь производились.
Сюда положили и капитана Жоржа, на матрац, красный от его крови и от крови стольких других несчастных, предшествовавших ему в этом месте скорби. Охапка соломы служила ему подушкой. С него только что сняли кирасу и разорвали камзол и рубашку. До пояса он был обнажен, но на правой руке еще оставались наручник и стальная рукавица. Солдат унимал кровь, текущую у него из ран, одной в живот, как раз ниже кирасы, другой легкой, в верхнюю часть левой руки. Мержи был так подавлен горем, что не в силах был оказать какую-либо существенную помощь. То плача на коленях перед братом, то катаясь по земле с криками отчаяния, он не переставал обвинять себя в том, что убил самого нежного брата и лучшего своего друга. Меж тем капитан сохранял спокойствие и старался умерить выражения отчаяния.
В двух шагах от его матраца находился другой, на котором покоился бедняга Бевиль, в столь же жалком состоянии. Черты его не выражали спокойной покорности, как черты капитана. От времени до времени он испускал глухие стоны и поворачивал глаза к соседу, как будто прося у того немного его мужества и твердости.
Человек лет приблизительно сорока, сухой, тощий, лысый, весь в морщинах, вошел в зал и приблизился к капитану Жоржу, держа в руках зеленый мешок, из которого доносилось бренчание, очень страшное для бедных больных. То был мэтр Бризар, довольно ловкий для своего времени хирург, ученик и друг знаменитого Амбруаза Паре. Он только что произвел какую-то операцию, судя по тому, что рукава у него были засучены до локтей и спереди у него еще висел большой фартук, весь в крови.
— Чего вы от меня хотите и кто вы такой? — спросил у него Жорж.
— Я хирург, ваше благородие, и если имя мэтра де Бризара вам неизвестно, так вы многих вещей не знаете. Ну, запаситесь овечьей храбростью, как кто-то говорил. В аркебузных ранах я разбираюсь хорошо, слава Богу, и хотел бы я иметь столько мешков с золотом, сколько пуль я извлек из тела людей, которые теперь живут и здравствуют.
— Только, доктор, говорите мне правду! Рана смертельна, насколько я понимаю?
Хирург сначала осмотрел левую руку и проговорил: «Пустяки!» Потом принялся зондировать другую рану, от чего раненый стал делать ужасные гримасы. Правой своей рукой он даже довольно сильно отталкивал докторскую руку.
— К дьяволу! Не лезьте дальше, чертов лекарь! — воскликнул он. — По вашему лицу я вижу ясно, что моя песенка спета.
— Видите ли, сударь, я боюсь, что пуля сначала задела мускулы нижней части живота и, поднявшись, застряла в спинном хребте, именуемом иначе греческим словом рахис. Заставляет меня так думать то обстоятельство, что у вас отнялись и похолодели ноги. Этот патогномический признак редко обманывает, и в таком случае…
— Ружейный выстрел в упор и пуля в спинном хребте! Черт! Больше, чем надо, доктор, чтобы отправить беднягу ad patres{80}.
— Нет, он будет жить! Он будет жить! — закричал Мержи, уставясь блуждающими глазами на доктора и крепко схватив его за руку.
— Да, он будет жить еще час, может быть, два, — холодно ответил мэтр Бризар, — он человек здоровый.
Мержи снова упал на колени, схватил брата за руку, и поток слез оросил стальную перчатку, которая была на ней надета.
— Часа два? — переспросил Жорж. — Тем лучше: я боялся, что дольше придется мучиться.
— Нет, этого не может быть! — воскликнул, рыдая, Мержи. — Жорж, ты не умрешь! Брат не может умереть от руки брата!
— Полно, успокойся и не тряси меня. Каждое твое движение во мне отзывается. Теперь я не очень мучаюсь, только бы это не прекращалось… как говорил Зани{81}, падая с высокой колокольни.
Мержи сел около матраца, положив голову на колени и закрыв лицо руками. Он был неподвижен и находился как бы в полудремоте; только время от времени по всему телу его пробегала судорожная дрожь, как приступ лихорадки, и стоны, не похожие на человеческие звуки, с трудом вырывались из его груди.
Хирург сделал кое-какую перевязку, чтобы только остановить кровь, и с полным хладнокровием вытирал свой зонд.
— Я вам советую сделать приготовления, — сказал он. — Если вам угодно пастора, их тут сколько угодно. Если же вы предпочитаете католического священника, то и такого вам найдут. Я только что видел какого-то монаха, которого наши взяли в плен. Да вон он там исповедует папистского офицера, который при смерти.
— Пускай мне дадут пить, — ответил капитан.
