Увы, уже поздно, и Энни отвечает черная тишина. С минуту она сидит, прижимая онемевшую трубку к уху, а потом прерывает соединение, точнее, его отсутствие. Вскоре снова поднимает трубку и, услышав нормальный гудок, все же набирает *69. Автоматический оператор сообщает: последний входящий вызов поступил в девять утра. Энни прекрасно известно: это звонила сестра Нелд из Нью-Мексико. Нелл сообщила, что ее самолет задерживается, надеялась прилететь к вечеру и просила сестру быть сильной. Прилетели все далекоживущие родственники как со стороны Джеймса, так и со стороны Энни. Вероятно, почувствовали: сейчас крепостью родственных уз рисковать не время, Джеймс и без того рисковал ими по поводу и без повода. Никаких следов вызова, поступившего — часы на прикроватном столике показывают 15.17 — примерно в десять минут четвертого на третий день ее вдовства.
Раздается стук в дверь, а потом голос брата:
— Энн! Энни!
— Одеваюсь! — кричит в ответ Энн. В ее голосе звенят слезы, но, увы, ни одного из гостей этим не удивить. — Пожалуйста, не мешайте!
— У тебя все нормально? — из-за двери допытывается брат. — Мы слышали, как ты разговариваешь. Элли уверяет, ты на помощь звала.
— Да, все нормально! — отвечает Энни и снова утирает лицо полотенцем. — Спущусь через пару минут.
— Не торопись! — говорит брат и после паузы добавляет: — Энни, мы рядом, мы с тобой.
— Бип! — шепчет Энни и зажимает рот, пытаясь удержать смех, с которым на свободу вырываются эмоции сложнее и запутаннее, чем просто горе. — Бип! Бип! Бип! — Она падает на кровать и дико хохочет. Слезы катятся из широко раскрытых глаз, бегут по щекам, заливают уши. — Бип! Бип! Бип, мать его!
Насмеявшись, Энни заставляет себя одеться и спускается к родственникам, которые прибыли, чтобы разделить с ней утрату. Только безутешную вдову ни одному из них не понять, ведь Джимми позвонил не им, а ей. На радость или на горе, но он позвонил ей.
Той осенью, когда полиция еще прячет почерневшие развалины сбитой «Боингом» многоэтажки за желтой заградительной лентой (впрочем, граффити-райтеры успешно за нее проникают, а один даже наносит краскопультом надпись «ЗДЕСЬ ЖИВУТ ХРУСТИКИ»), Энни получает е-мейл, очень напоминающий письмо стосковавшихся по общению нердов. Автор рассылки — Герт Фишер, библиотекарша из Тилтона, штат Вермонт. Когда они с Джеймсом уезжали на лето в Вермонт, Энни помогала местной библиотеке, и хотя с Герт особенно близко не сдружилась, библиотекарша подписала ее на рассылку своих ежеквартальных новостей. Обычно они не слишком интересны, но осенью среди набивших оскомину свадеб, похорон и состязаний, организованных «4-Эйч»,[47] Энни попадается новость, от которой дух захватывает. В День труда погиб Джейсон Маккормак, сын старого Хьюи Маккормака. Молодой человек чистил водосток дачного домика, упал с крыши и сломал шею. «Бедняга решил выручить больного отца, наверное, вы помните, что в прошлом году у Хьюи случился инсульт», — написала Герт, прежде чем пожаловаться на дождь, испортивший августовский ярд-сейл, который устроила библиотека.
В трехстраничной сводке новостей Герт не уточняет, но Энни уверена: Джейсон упал с крыши дачи, в которой когда-то жили они с Джимми. Она ничуть в этом не сомневается!
Через пять лет после смерти мужа и гибели Джейсона Маккормака Энни снова выходит замуж и перебирается в Бока-Ратон. Несмотря на пенсионный возраст, новый муж Крэг продолжает работать и каждые три-четыре месяца наведывается в Нью-Йорк. Энни почти всегда ездит с ним, ведь в Бруклине и на Лонг-Айленде остались родственники, столько, что порой голова кругом идет. Энни любит их всех беззаветной любовью, на которую, по ее мнению, способны лишь пятидесяти- и шестидесятилетние. Она помнит, как после гибели Джеймса они сплотились и совместными усилиями создали для нее лучший на свете щит, благодаря чему она сама не погибла и не рассыпалась под тяжестью горя. Путешествуя вместе с Крэгом, она частенько пользуется самолетом и никогда не ропщет. А вот в булочной Золтанов по воскресеньям она больше не бывает, хотя их бублики с изюмом просто божественны. Теперь Энни ходит в булочную Фроджера. Она как раз покупает там пончики (более или менее съедобные), когда гремит взрыв. Энни слышит его отчетливо, а ведь до булочной Золтанов целых одиннадцать кварталов! Взрыв из-за утечки газа уносит жизнь четверых, включая продавщицу, которая всегда укладывала бублики в пакет, аккуратно заворачивала и вручала Энни со словами: «По дороге не отрывайте, не то свежесть потеряют!»
Высыпавшие на улицу люди, заслонив глаза от солнца, смотрят на восток — именно там прогремел взрыв. Энни спешит мимо них, вперив глаза в тротуар. Не желает она видеть дым, зазмеившийся к небу после оглушительного «бум!», она и без того часто думает о Джеймсе, особенно бессонными ночами. На своей подъездной аллее Энни слышит, как в доме звонит телефон. Либо все выбежали смотреть на взрыв, либо звонок слышит она одна. Когда ей удается повернуть ключ в замочной скважине, телефон умолкает.
Сестра Энни, незамужняя Сара, оказывается дома, но почему она не подняла трубку, можно не спрашивать. Бывшая королева диско Сара Берник танцует на кухне под «Виллидж пипл». В руках половая щетка, глаза устремлены на экран телевизора, где идет реклама. Взрыв она тоже не слышала, хотя до булочной Золтанов отсюда куда ближе, чем от булочной Фроджера. Энни бросается к автоответчику, но в поле «сообщения» горит большой красный ноль. Сам по себе этот факт ничего не значит: многие звонят, однако сообщений не оставляют, только вот…
Набрав *69, Энни узнает, что последний входящий вызов поступил вчера в восемь сорок восемь. Она тут же набирает номер, с которого звонили, здравому смыслу вопреки надеясь, что в огромном, похожем на киношный Грэнд-Сентрал помещении Джимми сумел перезарядить телефон. Ему небось кажется, они общались вчера или пару минут назад. Он ведь сам сказал: «Время здесь выделывает всякие фокусы». Тот звонок снится Энни постоянно, и она уже не понимает, был ли он во сне или наяву. Она не рассказала о нем никому: ни Крэгу, ни своей матери, почти девяностолетней старухе с крепчайшим здоровьем и не менее крепкой верой в загробную жизнь.
«Виллилж пипл» с кухни заявили, что расстраиваться нет причины. Причины действительно нет, и Энни не расстраивается. Крепко держа телефонную трубку, она слушает, как телефон, номер которого назвал автоматический оператор службы *69, звонит раз, другой, третий… Энни стоит в гостиной, прижимая трубку к уху, а свободной рукой нащупывает брошь, приколотую над грудью с левой стороны, словно таким образом можно успокоить бешено стучащее сердце. Длинные гудки обрываются, и механический голос советует ей не упускать уникальный шанс и купить «Нью-Йорк таймс» по специальной цене.
Немой
Исповедален было три, над дверью второй горел свет. Желающих исповедоваться не оказалось: церковь пустовала. В витражные окна лились солнечные лучи, рисуя разноцветные квадраты на полу центрального прохода. Поборов желание уйти, Монетт храбро шагнул к еще открытой для прихожан кабине. Когда он закрыл за собой дверцу и сел, справа от него поднялась небольшая заслонка. Прямо перед Монеттом белела карточка, прикрепленная к стене синей канцелярской кнопкой. На ней напечатали: «ПОТОМУ ЧТО ВСЕ СОГРЕШИЛИ И ЛИШЕНЫ СЛАВЫ БОЖИЕЙ».[48] Он давненько не исповедовался, но искренне сомневался, что подобная карточка является стандартной принадлежностью исповедальни. Более того, он сомневался, что развешивание подобных карточек соответствует Балтиморскому катехизису.
Из-за занавешенного непрозрачной сеткой окошка послышался голос священника:
— Как дела, сын мой?
На взгляд Монетта, вопрос прозвучал не совсем стандартно. Вопрос вопросом, но сначала Монетт даже ответить не сумел. Поразительно: хотел столько рассказать, а не мог вымолвить ни слова.
— Сын мой, ты что, язык проглотил?
И снова тишина. Слова были на месте, однако все до единого заблокировались в сознании. Абсурд,
