— Да, Даури, — кивнул Монетт.
Священник в третий раз обратился к своему «непосредственному начальнику», а потом спросил:
— Получается, твой попутчик не был глухонемым?
— В немоте я почти уверен, — ответил Монетт, — а насчет глухоты вы правы. Рядом с медалью лежала записка, нацарапанная на бумаге, которую мы блоком держим у телефона. Думаю, гость посетил нас, пока мы с дочерью выбирали гроб в похоронном бюро. Задняя дверь была открыта, но замок не взломан. Возможно, мой попутчик оказался очень ловким и умелым, хотя, скорее, я просто не запер дверь.
— Что ты прочел в записке?
— «Спасибо, что подвез».
— Разрази меня гром!
После небольшой, но эмоционально-насыщенной паузы раздался негромкий стук в дверцу исповедальни, где Монетт вглядывался в надпись «ПОТОМУ ЧТО ВСЕ СОГРЕШИЛИ И ЛИШЕНЫ СЛАВЫ БОЖИЕЙ». Монетт забрал медаль.
— Сын мой, ты сообщил об этом полиции?
— Разумеется, все от начала до конца. Они даже знакомы с моим попутчиком. Его зовут Стэнли Дусетт. Он уже давно колесит по Новой Англии со своим плакатом. Если вдуматься, он чем-то похож на меня.
— В его криминальном досье есть преступления, связанные с насилием?
— Да, несколько, — ответил Монетт. — Однажды он сильно избил мужчину в баре, а еще периодически попадал в закрытые психиатрические учреждения, включая клинику «Серенити-Хилл» в Огасте. Думаю, мне рассказали далеко не все.
— Сын мой, а ты хотел бы знать все?
— Вряд ли, — поразмыслив, ответил Монетт.
— Стэнли Дусетта пока не поймали?
— В полиции не сомневаются: это дело времени. Мол, умом Стэнли не блещет. Однако меня одурачить ему ума хватило.
— Сын мой, он действительно тебя одурачил, или ты понимал, что тебе внемлют? На мой взгляд, именно этот вопрос является ключевым.
Монетт долго молчал. Вряд ли прежде он столь пристально вглядывался в свою душу, зато сейчас направлял яркий прожектор совести во все ее закоулки. Нравилась далеко не каждая находка, но он старался не пропустить ни одной, по крайней мере сознательно.
— Нет, не понимал, — наконец проговорил он.
— Ты рад, что твоя жена и ее любовник мертвы?
Про себя Монетт тотчас же ответил «да», а вслух сказал:
— Я чувствую облегчение. Извините за неприятную правду, отче, но Барбара заварила такую кашу, а теперь ситуация исправляется: видимо, удастся избежать громкого процесса и спокойно осуществить реституцию из страховой выплаты. Я и впрямь чувствую облегчение. Это грех?
— Да, сын мой. Возможно, ты разочарован, но это так.
— Вы отпустите мне грехи?
— Десять раз прочтешь «Отче наш» и десять — «Аве Мария», — скороговоркой ответил священник. — «Отче наш» за недостаток милосердия — грех серьезный, но не смертный.
— А «Аве Мария»?
— За сквернословие в исповедальне. Грех прелюбодеяния тоже следует искупить — я говорю о совершенном тобой, а не твоей супругой… только сейчас…
— Ясно, сейчас вам пора на ленч.
— Если честно, у меня пропал аппетит, хотя с друзьями встретиться все равно нужно. Просто я слишком… слишком ошеломлен, чтобы сию секунду налагать епитимью за твои… гм, дорожные слабости.
— Тоже ясно.
— Вот и славно, а теперь ответь мне, сын мой!
— Да, отче.
— Не хочу переливать из пустого в порожнее, но ты уверен, что никоим образом не поощрил того человека и не навел его на мысль? Ведь в противном случае грех будет считаться смертным, а не простительным, и мне придется проконсультироваться у своего духовного наставника, дабы надлежащим образом…
— Уверен, отче. А вы не считаете… не считаете, что того бродягу послал Господь?
В глубине души священник тотчас ответил «да», вслух же сказал:
— Это хула, сын мой! Прочтешь «Отче наш» еще десять раз! Не знаю, как долго ты не посещал храм Божий, но за своей речью следить обязан. Ну, расскажешь что-нибудь еще с риском заслужить дополнительные «Аве Мария», или на этом закончим?
— Закончим, отче.
— Тогда мне полагается сказать «Отпускаю тебе грехи твои». Иди с миром и больше не греши. Позаботься о дочери! Мать бывает лишь одна, какие бы поступки она ни совершала.
— Да, отче.
Расплывчатая фигура за сеткой шевельнулась.
— Могу я задать еще один вопрос?
Скрепя сердце Монетт снова опустился на скамью. Ему бы уйти…
— Да, отче.
— Ты упомянул, что полиция рассчитывает поймать Стэнли Дусетта.
— Они заверили, что это только дело времени.
— Тогда вопрос такой: ты хочешь, чтобы полиция его поймала?
Из желания поскорее уйти и исполнить епитимью в самой уединенной исповедальне на свете — своей машине, Монетт ответил:
— Конечно, нет!
По пути домой он добавил к епитимье две дополнительных молитвы «Аве Мария» и две «Отче наш».
Аяна
Даже не думал, что когда-нибудь об этом расскажу. Раньше жена не велела — говорила, никто не поверит, будут пальцем показывать. Больше всего она, конечно, боялась за себя, хотя и не подавала виду. «А как же Ральф и Труди? — спросил я. — Мы ведь все там были». «Труди прикажет Ральфу держать рот на замке, — ответила Рут. — Да и братца твоего уговаривать долго не надо».
Может, так и было. Ральф тогда заведовал сорок третьим отделом среднего образования в штате Нью-Гемпшир, а любому мелкому бюрократу меньше всего хочется засветиться в последней рубрике новостей наряду с летающими тарелками и койотами, которые считают до десяти. Кроме того, в хорошем рассказе о чуде надо ссылаться на чудотворца, а Аяны к тому времени уже не было.
Все изменилось со смертью Рут — у нее случился инфаркт в самолете до Колорадо, куда она летела помогать по хозяйству после рождения внука. В аэропорту сказали, смерть наступила мгновенно (впрочем, сейчас им не то что человека — багаж страшно доверить). Ральфа хватил удар на чемпионате по гольфу для пенсионеров, а Труди выжила из ума.
Отца нет уже давно; будь он со мной, ему перевалило бы за сто. Один я остался, и поэтому расскажу все как есть. Права была Рут: история невероятная и, как всякое свидетельство о чуде, никому ничего не доказывающая — разве что счастливым безумцам, готовым встречать чудеса на каждом шагу. Зато интересная. И все это случилось на самом деле. Мы сами видели.
