Он пожелал мне счастливого пути домой и передал привет своим товарищам в полку. Потом я уехал. Но какими бы тяжелыми ни были события последних нескольких дней и как бы я ни стремился попасть в военное училище, покидать роту мне было нелегко. Мне казалось незаслуженным, что вся эта мерзость (я должен использовать подходящее выражение для этого боя!) заканчивалась именно для меня. Среди многих других был убит и наш старый друг Краклер. Батальон, насчитывавший более 500 человек, сократился до одной пятой прежней численности. В «шестой» оставалось только двадцать шесть человек. С такими мыслями я забрался в грузовик, который направлялся в дивизию. Когда мы выезжали из деревни, то в дорожную трясину позади нас падали снаряды. Дорога просматривалась противником.
Октябрь 1942 — январь 1943 г.:
Подготовительные курсы и присвоение офицерского звания
Бои под Гжатском оказали на меня сильное воздействие, которое я ощущал еще долго. Брату Руди я писал, что со мной происходили «отвратительные и ужасные явления», но там, где это было нужнее всего, «Божья помощь была рядом». Не считая нескольких мелких осколков в руке, я остался невредим. Наши ребята говорили, что даже зимние бои не были такими тяжелыми, как эти ужасные дни. На возвращение из Гжатска в Сен-Авольд нам понадобилось восемь дней. Помню несколько остановок, которые продолжались по нескольку часов, сначала в Вязьме, потом в Молодечно и Даугавпилсе. Регулярные поезда ходили только от Варшавы, но нам пришлось делать частые пересадки. В Берлин мы прибыли на Силезский вокзал, а потом должны были добираться до вокзала Цоо. Оттуда шли поезда на Мец. Мы Доехали до Сен-Авольда, где нам дали несколько дней отпуска.
В моей переписке отмечено, что я навестил своего отца в Вене. Он находился там в военном госпитале. Только находясь на фронте под Гжатском, я узнал, что он побывал в России. Во время наступления на юге, которое в итоге закончилось в Сталинграде и на Кавказе, его медицинская часть дошла до Сталино и Артемовска, в восточной Украине. В этом наступлении мы понесли значительные потери, которые вызвали перенапряжение возможностей перевязочных пунктов, полевых и тыловых госпиталей. Одновременно это привело к сильной усталости офицеров медслужбы и других работников части. В возрасте пятидесяти лет, в состоянии нервного истощения, он сам попал в госпиталь. Во время нашей встречи отец рассказал мне о своей удаче, что его не возвращали служить в тылу Восточного фронта, а отправляли на Запад, в Камбре.
13 сентября 1942 г. я снова был в Сен-Авольде. Оттуда нас, троих курсантов, Хеншеля, Поповски и меня, отправили в Мец для прохождения подготовительного курса перед зачислением в военное училище. Там было собрано около шестидесяти кандидатов на офицерское звание для того, как я писал домой, чтобы «повторно проходить азбуку». В очередной раз это была чистка сапог и ремней. Если не считать опасности быть убитым, писал я, то жизнь на фронте «была намного лучше». Я попросил мать прислать мне пятьдесят марок, потому что мы голодали, а отношение к нам было «достойно сожаления». По вечерам мы ходили в город, где в трактирах можно было съесть какое-нибудь простое блюдо без предъявления продуктовых карточек. Предполагалось, что подготовительные курсы продлятся до 9 октября, а курс в военном училище начнется 12-го числа того же месяца. Но мы так и не знали, в какое училище нас направят. 29 сентября я попросил мать немедленно, и заказной почтой, выслать мое свидетельство об арийском происхождении и мой сборник упражнений по немецкому языку для пятого класса. Отец прислал мне учебник стенографии, по которому я стал время от времени заниматься. В гимназии этот предмет был факультативным, и я его не изучал, чтобы не увеличивать учебную нагрузку. Курсы в Меце «постепенно сошли на нет» в начале октября. Считалось, что по утрам мы должны были нести службу вместе с ротой, но «поскольку это никого не волнует, утром мы лежим допоздна, а потом идем в город».
Нам троим из 7-го полка было приказано отправиться в Дрезден в «Первое пехотное училище». Фактически оно располагалось в Военной академии в Нойштадте, где проходили подготовку младшие офицеры пехоты, и его можно было легко найти по совсем по-граждански звучащему адресу: «Мариеналлее, дом 11». Я приехал в Дрезден рано утром 12 октября и, как первый прибывший, позвонил в Военную академию по телефону. Днем я поехал туда на трамвае. Поскольку у меня не набирался минимальный двухмесячный срок прохождения фронтовой стажировки, то по поводу своего приема в училище я испытывал определенные сомнения. Понятно, что положительное решение вызвало у меня чувство облегчения. Несомненно, свою роль сыграл здесь тот факт, что командование полка, зная условия приема, тем не менее направило меня в Дрезден.
Приятным сюрпризом для Поповски и для меня было то, что почти половина курсантов училища и значительная часть преподавателей состояла из уроженцев южной Германии. Я даже оказался в одном помещении с Поповски. Фактически это была квартира. Там была гостиная и спальная комната на четверых. Так как время было военное, то путем установки двухъярусных коек квартиру занимало в два раза больше людей. Таким образом, нас было восемь человек. Кроме нас двоих там находилось еще шесть горных стрелков, среди которых мы сразу почувствовали себя как дома.
Я помню их до сих пор. Эрнст Лауда из Капфенберга, Хуберт Мельхер из Обдаха, Адольф Ашауэр из Гойзерна, Даутх из Мюнхена, Якоби из Констанца и Зилински из Штеттина. Этот парень из Штеттина пошел в горные войска по такой же причине, по которой многие уроженцы южной Германии и Австрии стремились попасть на флот. В Военной академии я встретил Бауэрля из Штокерау, брата одного из одноклассников Руди, а также Клаузнитцера, своего соученика по музыкальной школе в Зоннеберге. Еще раз я срочно написал домой и попросил прислать свой Arienauschweis, поскольку неарийцам, включая тех, которые были на четверть евреями, не разрешалось становиться офицерами.
Квартирные условия были исключительно комфортабельными. У нас были белые простыни, водопровод, а комнаты убирались уборщицами. Я писал, что военное училище являлось «самым лучшим временем из всего, что у меня было до сих пор, как у солдата». Здесь требовались не только физические, но также умственные и духовные качества. Начальники, все офицеры, были специально подобранными людьми. Начальником «инспекции», т. е. потока, был капитан 19-го Мюнхенского полка, куратором группы обер-лейтенант Мальтцан. Помню еще преподавателя тактики майора Роузена из 49-го Бреслауского полка. Инспекция соответствовала роте, а группа взводу. Целью курса было сделать из нас командиров взводов, обязанности которых в нормальных условиях выполнялись лейтенантами. Учения проводились на знаменитом войсковом полигоне Heller под Дрезденом. Свободного времени у нас было мало. То немногое время, которое у меня появлялось, я проводил со своими родственниками, в основном в семье Ленер дядей Рудольфом и тетей Ханни. В то время Рудольф был очень занят. Он выполнял работу над заказом по сооружению мемориала Рихтгофена, знаменитого летчика-истребителя Первой мировой войны, на берлинском военном кладбище. Одновременно он работал над интерьерами Дрезденской оперы и здания Военного министерства.
В своей квартире мы часто устраивали домашние концерты, в которых особенно успешно выступали уроженцы Штирии Эрнст Лауда и Хуберт Мельхер из 28-го горно-стрелкового полка. В то время их резервная часть стояла в Марбурге на Драве. Незадолго до этого они побывали там на постановке оперы Верди «Травиата». Эрни Лауда был просто покорен застольной арией и постоянно напевал «Налейте, налейте полнее бокалы». Оба они часто подшучивали друг над другом по поводу своих любовных приключений в Марбурге. Выяснилось, что Эрни завершил один такой вечер в марбургском муниципальном парке, где он так разгорячился, что снял с себя полевой китель и ремень.
Эрнст Лауда был убит в апреле 1944 г. Хуберт Мельхер потерял ногу. Адольф Ашауэр пережил войну в целости и сохранности. Однажды после войны я встретился с ним в ресторане «Шумная мельница» в его родном Гойзерне. Отец Эрнста Лауды одно время переписывался со мной, и я встречался с ним в Швейднице. Тогда он находился при штабе командующего группы армий «Юг» фельдмаршала Кессельринга и рассказал мне об одном нелепом приказе фюрера. Этот приказ требовал, чтобы во время эвакуации из Сицилии армия забрала с Собой саркофаг с телом императора Фридриха II (германский император, король Сицилии, род. в 1194 г. — ум. в 1250 г., внук Фридриха Барбароссы. — Прим. ред.). Однако Кессельринг отказался выполнять приказ на том основании, что весь имевшийся у него тоннаж требовался для перевозки войск и вооружения.
